ДЕСАНТ КАПИТАНА ТВОРОГОВА
Эта, основанная на реальных событиях, повесть - не просто один из миллионов эпизодов Великой Отечественной Войны (1941-1945гг.), это также рассказ о том, как героически погиб мой двоюродный дед - Богодист Михаил Васильевич, разведчик, участник разведывательно-диверсионной группы Александра Творогова. Автор книги "Десант капитана Творогова", Николай Курыльчук, к великому сожалению, ушедший из жизни в феврале 2004 года, не оставил мне возможности получить у него официального разрешения на публикацию его книги в интернете для открытого доступа. И всё же, через свой блог, я осмелился и решил сделать эту историю доступной и открытой для тех, кто не равнодушен ко всем погибшим за победу и освобождение Советской земли от немецко фашистской черни...
Всё, что написано красным цветом в книге, является моими (не автора Курильчука) историческими дополнениями и разъяснениями. Также книга будет дополнена другими фотографиями, кроме тех, которые присутствуют в оригинальном издании книги 1979 года, Политиздательства Украины
Глава 5.
"ОЙ, ВО РЖИ - ВО РЖИ..."
Богодист посмотрел на восток, откуда выглянуло розовое солнце, сказал капитану:
- Росу быстро слижет.
Видимо, не очень утешили те слова Творогова. Он пасмурно буркнул:
- Что ж, будем надеяться... - И добавил, по цепочке: - Объявляю готовность номер один. Нужно связаться с Центром.
Наспех растянули на двух дубовых палках антенну, Николай Бринцев какое-то время сосредоточено стучал ключом. Наконец облегченно вздохнул:
- Готово, товарищ капитан.
- Хорошо. Шифруй:
Гомера, который всё время был рядом с больным Свиридовым, позвали на стражу. Иван проснулся, почувствовал облегчение и стал прислушиваться к пению жаворонка над поляной. И снова проникся мыслями к сердечному советчику - Павке Корчагину.
- Ты всё бока вылеживаешь? - спрашивает тот, выглядывая из-за густых сплетений ржи.
- А что делать? Приказ.
- Не печалься. И мне приходилось таиться в укрытиях, идти сквозь ночи, туманы и вражеские засады...
Лежат десантники. Вокруг так спокойно, как будто нет никакой опасности. Но когда солнце склонилось к западу, с конца поля донесся тревожный сигнал "перепела". Разбудили тех, кому было разрешено в это время спать. Взялись за оружие. Куренной прошептал в ухо капитана:
- Песня... Слышите? Девушка поет.
И действительно, на границу с полем вышла простоволосая девушка в белой, вышитой красно-черными цветами, рубашке. Неуверенно, как будто в холодную воду, ступила в рожь, сорвала василёк и тихо залепетала:
- О, какие красивые цветы! Я тебе, Юрчик, венок сплету... Будешь теперь ещё красивее, потому что будешь ходить в веночке. Красная звёздочка и голубой венок. Это же так кра-си-во!
Через мгновение из-за куста бузины вышла седовласая женщина.
- Ольга, вернись, доченька... - взмолилась, перенимая девушку, а та будто и не слышит старуху - медленно бредёт рожью, срывает васильки, плетёт венок и поет:
В голосе том, в том пении было что-то неестественное, жуткое. А может, фашисты, обнаружив группу, послали вперед девушку и старуху, а сами подкрадываются сзади? - оценивает увиденное Творогов. - Девушка пройдет и не заметит десантников, потому что её путь лежал немного в стороне, старуха же наткнется прямо на их "лагерь".
- Оленька... Пойдем уже домой, - зовёт женщина, а глазами всё что-то высматривает.
Девушка прошла мимо того места, где притаился Завалий.
- Ну, что ты, мама, вечно всё за мной... да за мной... Я иду парня встречать, а ты всё следом - следом. Даже неловко за тебя!
- Не придёт он, дочка. Не придёт... - ответила старуха сквозь слёзы.
- Говоришь такое... Мне же снилось, что он сюда с Черняхова придёт.
- Если жив, то в село придёт.
- О Боже! Не говори такое, мама! В селе немцы. Как же красный сержант там появится?
- И пошла, опять замурлыкала про голубей во ржи.
- Сумасшедшая... Точно сумасшедшая! - зашептал Лапотников, заметив взгляд девушки. Её большие голубые глаза наполнились мраком.
Мать, с заплаканными глазами, ступает наугад, спотыкается. Вдруг посреди поляны - вытоптанная поляна, а на ней лежат люди в пилотках, с звездочками. Остановилась, провела ладонью по лицу.
- Красные бойцы? Значит, и я сошла с ума...
Ноги, пожалуй, больше не слушались - села в рожь и заплакала. Горько, безутешно.
Скорбь кипела в груди пожилой женщины. Лапотникову её стало жаль. Он подполз и неумело погладил ладонью по худому плечу:
- Успокойтесь...
Женщина робко коснулась кончиками пальцев гимнастерки:
- Неужели настоящие?
- Настоящие, мамаша!
- Откуда же вы здесь взялись? Разве что, ещё как фронт двигался, залегли? Но это же было в прошлом году... Нет-нет, это что-то со мной.
- Вы лучше скажите: что здесь делаете? - строго спросил младший лейтенант Лапотников.
- Вот дочь бродит, а я за ней... День за днём так.
Наконец, утолив слезы, Мария Михайловна (так назвалась женщина) рассказала ужасную историю.
В фашистском обозе в Черняхов приехали двое. Один - ничем неприметный с тяжелой походкой. Второй - моложавый, чернобровый, только глаза у него какие-то колючие. Взглянет в лицо - сразу хочется потрогать ладонью по щекам, не осталось ли колючек.
С первых дней оккупации толклись эти пришельцы по сёлам, агитируя людей поддерживать установленный гитлеровцами "новый порядок". Немцы не брезговали услугами этих подонков из числа желто-голубых (полицаев-украинцев). С их помощью подобрали старост и Шуцманов (нем. Schutzmann - член охранной полиции). Националистические эмиссары продолжали усердно прислуживать оккупантам: проводили по селам бешеную антисоветскую агитацию, выискивали и выдавали властям коммунистов, комсомольцев, бывших активистов.
Весной снова приехал тот эмиссар с колючим взглядом. В селе полицаи согнали людей на сходку, где националистический главарь в угоду гитлеровцам лил грязную клевету на советский строй, призывал подчиняться "новому порядку". Сидела на той сходке и Мария Михайловна с дочерью Ольгой. Слушали и кривились от отвращения. Возвращаясь домой, возмущались от подлости националистов, а когда стемнело, эмиссар пришёл в их дом:
- Меня зовут Макс, - представился. - Хочу вашу дочь, - и как буд-то острой палкой уколол Ольгу, которая в этот момент суетилась около печи.
- У неё, слава Богу, есть жених, - сдерживая страх, ответила мать.
- Знаю. Он в большевистской армии. Сержант. Белорус. Ваша дочь - красавица. Ей предстоит иметь дело со мной - чистокровным украинцем...
Уже темнело. Десантники сползлись в круг и тихо слушали рассказ убитой горем женщины. Совсем другой, чем казалась сразу, была теперь для каждого песня и разговор безумной Ольги со своим мнимым сержантом. Не над одной девушкой - невестой советского воина - совершил враг такое надругательство.
- Вот это вам, ребята мои, самая убедительная агитация: бей фашистов, бей ихних прихлебателей, - вполголоса произнёс капитан. - С одинаковой ненавистью бей!
Мария Михайловна продолжает свой жуткий рассказ, и такой, что у десантников в груди стало леденеть.
- Вот такое пришлось пережить... Ольгу дважды из петли вытягивала - всё равно, говорит, повешусь. А через неделю, вижу, встала дочь ночью, зажгла лучинку перед печью и села вышивать. "Тебе дня мало? - Ослепнешь у лучинки..." - "Разве ты, мама, не знаешь, что мы завтра рано идём в сельсовет брак сочетать? Юрчик придет, а у меня ещё рубашка ему не вышита". Посмотрела я утром на ту вышиванку и мне повеситься захотелось. На черном лоскуте ткани красные кресты. Много-много... Как на кладбище... - седая старушка заплакала. - Одна она у меня... единственная... - Да недолго лились слезы. Вероятно, выплакала их, ходя вслед за Ольгой. Вдруг охватила грустным взглядом десантников: - Сыночки! Уничтожайте их. Спасите народ, потому что пропадет он в этой проклятой фашистской неволе. Напрочь пропадет!
Она еще посидела минутку, потом встала и пошла, не оглядываясь. Её маленькая, высушенная годами и горем фигура всё отдалялась и наконец слилась с темнотой сумерек.
Теперь каждый из десантников почувствовал: эта мать с дочкой уже не исчезнут из их памяти. До последней минуты жизни перед воинами будут стоять эти фигуры. Как и их совесть. Как и их обязанность бить врага и спасать советскую землю и советский народ от черной фашистской ночи.
Видимо, не очень утешили те слова Творогова. Он пасмурно буркнул:
- Что ж, будем надеяться... - И добавил, по цепочке: - Объявляю готовность номер один. Нужно связаться с Центром.
Наспех растянули на двух дубовых палках антенну, Николай Бринцев какое-то время сосредоточено стучал ключом. Наконец облегченно вздохнул:
- Готово, товарищ капитан.
- Хорошо. Шифруй:
"Высадились возле Житомира.
К месту назначения более
трехсот километров.
За ночь преодолели двадцать.
Сделаю всё, чтобы встретится в Мухоедах.
Внимание - разведданные.
Сообщаю месторасположение вражеских
складов горючего и скопления танков."
Далее последовали координаты. Утренний эфир пронизывал ровный, уверенный писк "морзянки".
Через полчаса над луговой ржаной пашней воцарилась тишина. Истощенные ночным переходом, десантники залегли в центре поляны. Лишь трое дозорных - по краям. Сначала лежали, распростерши руки. Вдыхали ароматы молодой ржи, беззаботно смотрели в голубое небо с белыми пятнами облаков, и казалось десантникам, что нет в мире более мягкой постели и лучших удобств. Постепенно исчезала усталость, и они занялись кто чем. Кому разрешено - заснули. Некоторые, утоляя голод, грызли сухари, Лукашенко и Николаев принялись мочить росой лицо и скребсти бритвами бороды, как будто иллюстрируя перед младшими по званию товарищами справедливость наставлений полковника Медведева: "Аккуратность, подтянутость и хорошее настроение - это самые убедительные агитаторы за мощь Красной Армии".
Одно неудобство: рожь такая низкая, что сядешь в ней - голова будет торчать поверх колосков. А с луга подул ветерок - хоть шевелиться можно. Легкие, ещё пустые колоски покорно склоняются и снова выпрямляются...
Бодрый пересвист перепелов означает: по вблизи ни одной живой души. Посторонним, конечно, и в голову не пришло бы, что эти "перепела" - с красными звездочками на пилотках. Когда немного спала роса, дежурный по "гарнизону" младший лейтенант Завалий ополз вокруг поляну и осмотрел все подступы к ней. С одной стороны, оказалось, лежит луговая дорога. На ней заметны свежие следы от колёс. В целом местность их дневного привала, кажется, вполне защищённой. Вернувшись к командиру, он предложил сделать глубокую разведку, чтобы проверить, не группируется ли где-нибудь поблизости фашистские войска. Двое - красноармейцев Лебедев и Сафронов, словно ужи, поползли сначала ржаным полем, а потом травами в сторону возможного села (туда, откуда чаще всего доносились звуки, присущие человеческому жилью). Вскоре они доложили: на сельской улице видели двух полицаев, ехавших на телеге, да ещё от Черняхова в деревню промчался чёрный автомобиль. Разрешив разведчикам отдохнуть, Творогов и Богодист залегли у карты.
Иван Свиридов дополз до определенного для него места, упал и заснул. Уже солнце поднялось на свою наивысшую ступеньку - припекает так, что даже капли пота высыпало через комбинезон и пробились соляные узоры. А он спит как убитый. С больного не сводит глаз санинструктор Бастианов. У капитана Гомер получил разрешение не будить Ивана до тех пор, пока тот сам не проснется. "Сон - лучшее лекарство", - сказал командир. До того "лучшего" санинструктор, правда, добавил Свиридову ещё и две таблетки.
Ребята сбили первую сонную оскомину, теперь бы им расправить плечи, а ещё лучше попрыгать у волейбольной сетки, как это делали в подмосковном лагере. Но теперь это можно постигнуть только мечтой - не до волейбола. Хорошо, что сегодня не приходится печься на каменной площадке, как вчера. Хорошо, что уже не смотришь сквозь редкую завесу бурьянов, как в бесконечном фильме ужасов, где ты - мышь в ловушке, а вокруг - множество кровожадных котов в синих, чёрных и желтых мундирах...
Коля Бринцев потягивается, благоухает аромат василька:
- Романтика!
- О, нет... - тихо, как будто сам себе, говорит Бургенио Северино. - Это романтика ужа... Грей брюхо на солнце... лежи... Вот там романтика! В небе, Коля, романтика...
Густая печаль, которая залегла в циганковатых глазах испанца, и ладонь, которая невесомым крылом поднимается в воздух, свидетельствуют лишь о тоске летчика по голубому небу.
Николай сдерживает руку Северино, успокаивает:
- Потерпи, компаньеро-товарищ. Может, и захватим фашистский самолет... И вы, вместе с Альфредо, посадите нас всех и - фюить! - в небо.
- О, да! - посветлели глаза испанца. - Только паука сбросим. Свастику - понимаешь? Сбросим паука, звезду красную нарисуем и тогда - фюить!
Наконец прилёг отдохнуть и командир. Вроде всё нормализуется. Вот только горечь на душе: задержка вышла. Дней на десять отсрочиваться высадка отряда, пока он, Творогов, с ребятами преодолеет расстояние до села Мухоеды... "Десять дней? - появляется перед глазами строгий полковник Медведев. Его глаза от гнева не голубые, а позеленевшие, как ржаные стебельки. - Так долго должны ждать, пока подашь сигнал вылетать? Неужели не понимаешь важности задачи, поставленной перед отрядом высшим командованием? " Александр отводит взгляд: "Разве мы виноваты? Авиаторы ошиблись - туман подвел..." И ещё чей-то голос: "Действовать нужно. А ты разлёгся?». Это Кузнецов Николай. Так, под перекрестными укорами, и заснул Творогов. Тяжелым неприятным сном уснул.
Куренной, как и положено ординарцу, лежит неподалеку от капитана. Сразу же, получив разрешение на отдых, он, словно, три часа в парном молоке проплавал. Теперь должен оберегать сон командира.
- Скучновато, - пододвигается к Филиппу сержант Лукашенко. - Ты бы, старик, что-то рассказал мне такое, чтобы время стрелой помчалось.
"Старик" старше Николая всего лишь на два года, но ему нравится, когда кто-то обращается к нему с уважением.
- О чём же тебе рассказать? - спрашивает. - Хочешь, друг, я тебе расскажу, как мы с нашим главкомом, - Куренной кивнул в сторону капитана Творогова, - контру... царского сатрапа брали?
- Это ты только что придумал?
- Придумал? Николай, я не писатель. Даже не собираюсь им становиться, как, например, ты - сказал Филипп.
- Ты, старик, не обижайся, - улыбается Лукашенко. - Знаю, что у тебя по миру девушек много, а вот о сатрапе слышать не приходилось.
- Какие девушки? Зачем клевету распространяешь?
- Ну, как же? Даже в песне поётся: "И в Омске есть, и в Томске есть моя любимая..."
- Вот чёрт... Правда! Вот только я знаю одну - ту, что в Омске. Жену, то есть, свою знаю. А о Томске вы, писатели, выдумали.
- И всё таки, старик, как это было? С контрой...
- А что контра? Мы, разведчики, её выслеживаем, а она - нас. Здесь, брат, кто кого. Проморгаешь - контра тебя сразу к стенке поставит. Но на этот раз мы оказались поизворотливее.
- Царский сатрап говоришь? Значит, это ещё в гражданскую было. Когда мы с тобой без штанишек бегали?
- Глупый, - нарочито рассердился Филипп. - В прошлом году! В декабре. В Брянских лесах. Когда мы с Александром Федоровичем по вражеским секторам рыскали. Контра тогда нам попалась не из простых - прапорщик царской армии, сын Львова - бывшего обер-прокурора наисвятейшего синода. В Москве, гад, жил всё время. Под чужой фамилией. А когда фашисты на нас двинулись, он сразу же переметнулся на их сторону...
- И как же вы с ним встретились?
- Он сам нас разыскал. Гитлеровцы задумали нам его подсунуть. Прибился к отряду Медведева - оборванный, завшивленный, худой аж светится. "Из окружения иду... Возьмите, потому как не долго осталось мне жить..." - вот такенными слезами плачет, - Филипп показал на кончике пальца, какими были слёзы у господина Львова. Искренне же плачет, гад! Мы сами из окружения пробивались и хорошо знаем, какой это мёд. Ну, взял полковник того паразита в отряд. Откормили, отмыли, отогрели гадину за пазухой. А он потихоньку-потихоньку и собрал вокруг себя десятеро бездарей, которым только чтобы поесть, а ещё лучше - выпить и на боковую. Дисциплина таким не по носу. Так вот, хорошую свиту подобрал себе господин Львов. Фашистам уже передал, что он должен совершить переворот в отряде. То есть хотел пострелять командиров и тогда свистнуть в два пальца: мол, приходите, немцы, берите нас... Но Творогов его перехитрил. Приходим, значит, в землянку, а часовые направив на нас штыки: "Стой, стрелять будем!" Одного я - на тот свет отправил, а второй испугался и бросил винтовку. Ступаем по ступенькам, а там в самом разгаре агитация против Советской власти: "Коммунистов над нами поставили... Они на нас верхом ездят... Резать их всех! Только тогда заживем свободным отрядом!" Тут мы и зашли. Господин Львов достал нож из-за пояса и на Творогова, а я ему штык в грудь и к стенке прижал. "Не заколи, - кричит капитан. - Это такая птица, просто так ему умирать не годится". На следующий день в лесу приземлился "кукурузник". На лыжах, между соснами сел. Упаковали мы господина сатрапа в деревянный ящик из-под винтовок. Ещё надпись сделали. "Не кантовать - воняет". И тю-тю его в Москву. Птица! Черти ж его знают, чего он за двадцать пять лет натворил на нашей земле. Недаром же самолет аж с Москвы через фронт летел за ним... - Куренной замолчал. Закурив сигарету, пустил сквозь ладонь тонкую струйка дыма. Дым растворился посреди стебельков и исчез.
- Вот это история! - вполголоса с восторгом сказал Лукашенко.
- Тише... - недовольно сказал Филипп. - Это тебе не подмосковный сосняк, где и песню завести можно.
Бодрый пересвист перепелов означает: по вблизи ни одной живой души. Посторонним, конечно, и в голову не пришло бы, что эти "перепела" - с красными звездочками на пилотках. Когда немного спала роса, дежурный по "гарнизону" младший лейтенант Завалий ополз вокруг поляну и осмотрел все подступы к ней. С одной стороны, оказалось, лежит луговая дорога. На ней заметны свежие следы от колёс. В целом местность их дневного привала, кажется, вполне защищённой. Вернувшись к командиру, он предложил сделать глубокую разведку, чтобы проверить, не группируется ли где-нибудь поблизости фашистские войска. Двое - красноармейцев Лебедев и Сафронов, словно ужи, поползли сначала ржаным полем, а потом травами в сторону возможного села (туда, откуда чаще всего доносились звуки, присущие человеческому жилью). Вскоре они доложили: на сельской улице видели двух полицаев, ехавших на телеге, да ещё от Черняхова в деревню промчался чёрный автомобиль. Разрешив разведчикам отдохнуть, Творогов и Богодист залегли у карты.
Иван Свиридов дополз до определенного для него места, упал и заснул. Уже солнце поднялось на свою наивысшую ступеньку - припекает так, что даже капли пота высыпало через комбинезон и пробились соляные узоры. А он спит как убитый. С больного не сводит глаз санинструктор Бастианов. У капитана Гомер получил разрешение не будить Ивана до тех пор, пока тот сам не проснется. "Сон - лучшее лекарство", - сказал командир. До того "лучшего" санинструктор, правда, добавил Свиридову ещё и две таблетки.
Ребята сбили первую сонную оскомину, теперь бы им расправить плечи, а ещё лучше попрыгать у волейбольной сетки, как это делали в подмосковном лагере. Но теперь это можно постигнуть только мечтой - не до волейбола. Хорошо, что сегодня не приходится печься на каменной площадке, как вчера. Хорошо, что уже не смотришь сквозь редкую завесу бурьянов, как в бесконечном фильме ужасов, где ты - мышь в ловушке, а вокруг - множество кровожадных котов в синих, чёрных и желтых мундирах...
Коля Бринцев потягивается, благоухает аромат василька:
- Романтика!
- О, нет... - тихо, как будто сам себе, говорит Бургенио Северино. - Это романтика ужа... Грей брюхо на солнце... лежи... Вот там романтика! В небе, Коля, романтика...
Густая печаль, которая залегла в циганковатых глазах испанца, и ладонь, которая невесомым крылом поднимается в воздух, свидетельствуют лишь о тоске летчика по голубому небу.
Николай сдерживает руку Северино, успокаивает:
- Потерпи, компаньеро-товарищ. Может, и захватим фашистский самолет... И вы, вместе с Альфредо, посадите нас всех и - фюить! - в небо.
- О, да! - посветлели глаза испанца. - Только паука сбросим. Свастику - понимаешь? Сбросим паука, звезду красную нарисуем и тогда - фюить!
Наконец прилёг отдохнуть и командир. Вроде всё нормализуется. Вот только горечь на душе: задержка вышла. Дней на десять отсрочиваться высадка отряда, пока он, Творогов, с ребятами преодолеет расстояние до села Мухоеды... "Десять дней? - появляется перед глазами строгий полковник Медведев. Его глаза от гнева не голубые, а позеленевшие, как ржаные стебельки. - Так долго должны ждать, пока подашь сигнал вылетать? Неужели не понимаешь важности задачи, поставленной перед отрядом высшим командованием? " Александр отводит взгляд: "Разве мы виноваты? Авиаторы ошиблись - туман подвел..." И ещё чей-то голос: "Действовать нужно. А ты разлёгся?». Это Кузнецов Николай. Так, под перекрестными укорами, и заснул Творогов. Тяжелым неприятным сном уснул.
Куренной, как и положено ординарцу, лежит неподалеку от капитана. Сразу же, получив разрешение на отдых, он, словно, три часа в парном молоке проплавал. Теперь должен оберегать сон командира.
- Скучновато, - пододвигается к Филиппу сержант Лукашенко. - Ты бы, старик, что-то рассказал мне такое, чтобы время стрелой помчалось.
"Старик" старше Николая всего лишь на два года, но ему нравится, когда кто-то обращается к нему с уважением.
- О чём же тебе рассказать? - спрашивает. - Хочешь, друг, я тебе расскажу, как мы с нашим главкомом, - Куренной кивнул в сторону капитана Творогова, - контру... царского сатрапа брали?
- Это ты только что придумал?
- Придумал? Николай, я не писатель. Даже не собираюсь им становиться, как, например, ты - сказал Филипп.
- Ты, старик, не обижайся, - улыбается Лукашенко. - Знаю, что у тебя по миру девушек много, а вот о сатрапе слышать не приходилось.
- Какие девушки? Зачем клевету распространяешь?
- Ну, как же? Даже в песне поётся: "И в Омске есть, и в Томске есть моя любимая..."
- Вот чёрт... Правда! Вот только я знаю одну - ту, что в Омске. Жену, то есть, свою знаю. А о Томске вы, писатели, выдумали.
- И всё таки, старик, как это было? С контрой...
- А что контра? Мы, разведчики, её выслеживаем, а она - нас. Здесь, брат, кто кого. Проморгаешь - контра тебя сразу к стенке поставит. Но на этот раз мы оказались поизворотливее.
- Царский сатрап говоришь? Значит, это ещё в гражданскую было. Когда мы с тобой без штанишек бегали?
- Глупый, - нарочито рассердился Филипп. - В прошлом году! В декабре. В Брянских лесах. Когда мы с Александром Федоровичем по вражеским секторам рыскали. Контра тогда нам попалась не из простых - прапорщик царской армии, сын Львова - бывшего обер-прокурора наисвятейшего синода. В Москве, гад, жил всё время. Под чужой фамилией. А когда фашисты на нас двинулись, он сразу же переметнулся на их сторону...
- И как же вы с ним встретились?
- Он сам нас разыскал. Гитлеровцы задумали нам его подсунуть. Прибился к отряду Медведева - оборванный, завшивленный, худой аж светится. "Из окружения иду... Возьмите, потому как не долго осталось мне жить..." - вот такенными слезами плачет, - Филипп показал на кончике пальца, какими были слёзы у господина Львова. Искренне же плачет, гад! Мы сами из окружения пробивались и хорошо знаем, какой это мёд. Ну, взял полковник того паразита в отряд. Откормили, отмыли, отогрели гадину за пазухой. А он потихоньку-потихоньку и собрал вокруг себя десятеро бездарей, которым только чтобы поесть, а ещё лучше - выпить и на боковую. Дисциплина таким не по носу. Так вот, хорошую свиту подобрал себе господин Львов. Фашистам уже передал, что он должен совершить переворот в отряде. То есть хотел пострелять командиров и тогда свистнуть в два пальца: мол, приходите, немцы, берите нас... Но Творогов его перехитрил. Приходим, значит, в землянку, а часовые направив на нас штыки: "Стой, стрелять будем!" Одного я - на тот свет отправил, а второй испугался и бросил винтовку. Ступаем по ступенькам, а там в самом разгаре агитация против Советской власти: "Коммунистов над нами поставили... Они на нас верхом ездят... Резать их всех! Только тогда заживем свободным отрядом!" Тут мы и зашли. Господин Львов достал нож из-за пояса и на Творогова, а я ему штык в грудь и к стенке прижал. "Не заколи, - кричит капитан. - Это такая птица, просто так ему умирать не годится". На следующий день в лесу приземлился "кукурузник". На лыжах, между соснами сел. Упаковали мы господина сатрапа в деревянный ящик из-под винтовок. Ещё надпись сделали. "Не кантовать - воняет". И тю-тю его в Москву. Птица! Черти ж его знают, чего он за двадцать пять лет натворил на нашей земле. Недаром же самолет аж с Москвы через фронт летел за ним... - Куренной замолчал. Закурив сигарету, пустил сквозь ладонь тонкую струйка дыма. Дым растворился посреди стебельков и исчез.
- Вот это история! - вполголоса с восторгом сказал Лукашенко.
- Тише... - недовольно сказал Филипп. - Это тебе не подмосковный сосняк, где и песню завести можно.
Гомера, который всё время был рядом с больным Свиридовым, позвали на стражу. Иван проснулся, почувствовал облегчение и стал прислушиваться к пению жаворонка над поляной. И снова проникся мыслями к сердечному советчику - Павке Корчагину.
- Ты всё бока вылеживаешь? - спрашивает тот, выглядывая из-за густых сплетений ржи.
- А что делать? Приказ.
- Не печалься. И мне приходилось таиться в укрытиях, идти сквозь ночи, туманы и вражеские засады...
Лежат десантники. Вокруг так спокойно, как будто нет никакой опасности. Но когда солнце склонилось к западу, с конца поля донесся тревожный сигнал "перепела". Разбудили тех, кому было разрешено в это время спать. Взялись за оружие. Куренной прошептал в ухо капитана:
- Песня... Слышите? Девушка поет.
И действительно, на границу с полем вышла простоволосая девушка в белой, вышитой красно-черными цветами, рубашке. Неуверенно, как будто в холодную воду, ступила в рожь, сорвала василёк и тихо залепетала:
- О, какие красивые цветы! Я тебе, Юрчик, венок сплету... Будешь теперь ещё красивее, потому что будешь ходить в веночке. Красная звёздочка и голубой венок. Это же так кра-си-во!
Через мгновение из-за куста бузины вышла седовласая женщина.
- Ольга, вернись, доченька... - взмолилась, перенимая девушку, а та будто и не слышит старуху - медленно бредёт рожью, срывает васильки, плетёт венок и поет:
Ой, во ржи - во ржи
Голуби воркуют -
Так они разлуку
Мою с милым чуют
В голосе том, в том пении было что-то неестественное, жуткое. А может, фашисты, обнаружив группу, послали вперед девушку и старуху, а сами подкрадываются сзади? - оценивает увиденное Творогов. - Девушка пройдет и не заметит десантников, потому что её путь лежал немного в стороне, старуха же наткнется прямо на их "лагерь".
- Оленька... Пойдем уже домой, - зовёт женщина, а глазами всё что-то высматривает.
Девушка прошла мимо того места, где притаился Завалий.
- Ну, что ты, мама, вечно всё за мной... да за мной... Я иду парня встречать, а ты всё следом - следом. Даже неловко за тебя!
- Не придёт он, дочка. Не придёт... - ответила старуха сквозь слёзы.
- Говоришь такое... Мне же снилось, что он сюда с Черняхова придёт.
- Если жив, то в село придёт.
- О Боже! Не говори такое, мама! В селе немцы. Как же красный сержант там появится?
- И пошла, опять замурлыкала про голубей во ржи.
- Сумасшедшая... Точно сумасшедшая! - зашептал Лапотников, заметив взгляд девушки. Её большие голубые глаза наполнились мраком.
Мать, с заплаканными глазами, ступает наугад, спотыкается. Вдруг посреди поляны - вытоптанная поляна, а на ней лежат люди в пилотках, с звездочками. Остановилась, провела ладонью по лицу.
- Красные бойцы? Значит, и я сошла с ума...
Ноги, пожалуй, больше не слушались - села в рожь и заплакала. Горько, безутешно.
Скорбь кипела в груди пожилой женщины. Лапотникову её стало жаль. Он подполз и неумело погладил ладонью по худому плечу:
- Успокойтесь...
Женщина робко коснулась кончиками пальцев гимнастерки:
- Неужели настоящие?
- Настоящие, мамаша!
- Откуда же вы здесь взялись? Разве что, ещё как фронт двигался, залегли? Но это же было в прошлом году... Нет-нет, это что-то со мной.
- Вы лучше скажите: что здесь делаете? - строго спросил младший лейтенант Лапотников.
- Вот дочь бродит, а я за ней... День за днём так.
Наконец, утолив слезы, Мария Михайловна (так назвалась женщина) рассказала ужасную историю.
В фашистском обозе в Черняхов приехали двое. Один - ничем неприметный с тяжелой походкой. Второй - моложавый, чернобровый, только глаза у него какие-то колючие. Взглянет в лицо - сразу хочется потрогать ладонью по щекам, не осталось ли колючек.
С первых дней оккупации толклись эти пришельцы по сёлам, агитируя людей поддерживать установленный гитлеровцами "новый порядок". Немцы не брезговали услугами этих подонков из числа желто-голубых (полицаев-украинцев). С их помощью подобрали старост и Шуцманов (нем. Schutzmann - член охранной полиции). Националистические эмиссары продолжали усердно прислуживать оккупантам: проводили по селам бешеную антисоветскую агитацию, выискивали и выдавали властям коммунистов, комсомольцев, бывших активистов.
Весной снова приехал тот эмиссар с колючим взглядом. В селе полицаи согнали людей на сходку, где националистический главарь в угоду гитлеровцам лил грязную клевету на советский строй, призывал подчиняться "новому порядку". Сидела на той сходке и Мария Михайловна с дочерью Ольгой. Слушали и кривились от отвращения. Возвращаясь домой, возмущались от подлости националистов, а когда стемнело, эмиссар пришёл в их дом:
- Меня зовут Макс, - представился. - Хочу вашу дочь, - и как буд-то острой палкой уколол Ольгу, которая в этот момент суетилась около печи.
- У неё, слава Богу, есть жених, - сдерживая страх, ответила мать.
- Знаю. Он в большевистской армии. Сержант. Белорус. Ваша дочь - красавица. Ей предстоит иметь дело со мной - чистокровным украинцем...
Уже темнело. Десантники сползлись в круг и тихо слушали рассказ убитой горем женщины. Совсем другой, чем казалась сразу, была теперь для каждого песня и разговор безумной Ольги со своим мнимым сержантом. Не над одной девушкой - невестой советского воина - совершил враг такое надругательство.
- Вот это вам, ребята мои, самая убедительная агитация: бей фашистов, бей ихних прихлебателей, - вполголоса произнёс капитан. - С одинаковой ненавистью бей!
Мария Михайловна продолжает свой жуткий рассказ, и такой, что у десантников в груди стало леденеть.
- Вот такое пришлось пережить... Ольгу дважды из петли вытягивала - всё равно, говорит, повешусь. А через неделю, вижу, встала дочь ночью, зажгла лучинку перед печью и села вышивать. "Тебе дня мало? - Ослепнешь у лучинки..." - "Разве ты, мама, не знаешь, что мы завтра рано идём в сельсовет брак сочетать? Юрчик придет, а у меня ещё рубашка ему не вышита". Посмотрела я утром на ту вышиванку и мне повеситься захотелось. На черном лоскуте ткани красные кресты. Много-много... Как на кладбище... - седая старушка заплакала. - Одна она у меня... единственная... - Да недолго лились слезы. Вероятно, выплакала их, ходя вслед за Ольгой. Вдруг охватила грустным взглядом десантников: - Сыночки! Уничтожайте их. Спасите народ, потому что пропадет он в этой проклятой фашистской неволе. Напрочь пропадет!
Она еще посидела минутку, потом встала и пошла, не оглядываясь. Её маленькая, высушенная годами и горем фигура всё отдалялась и наконец слилась с темнотой сумерек.
Теперь каждый из десантников почувствовал: эта мать с дочкой уже не исчезнут из их памяти. До последней минуты жизни перед воинами будут стоять эти фигуры. Как и их совесть. Как и их обязанность бить врага и спасать советскую землю и советский народ от черной фашистской ночи.
Комментариев нет:
Отправить комментарий