ДЕСАНТ КАПИТАНА ТВОРОГОВА
Эта, основанная на реальных событиях, повесть - не просто один из миллионов эпизодов Великой Отечественной Войны (1941-1945гг.), это также рассказ о том, как героически погиб мой двоюродный дед - Богодист Михаил Васильевич, разведчик, участник разведывательно-диверсионной группы Александра Творогова. Автор книги "Десант капитана Творогова", Николай Курыльчук, к великому сожалению, ушедший из жизни в феврале 2004 года, не оставил мне возможности получить у него официального разрешения на публикацию его книги в интернете для открытого доступа. И всё же, через свой блог, я осмелился и решил сделать эту историю доступной и открытой для тех, кто не равнодушен ко всем погибшим за победу и освобождение Советской земли от немецко фашистской черни...
Книга дополнена историческими справками и разъяснениями (не автора Курильчука). Также книга дополнена другими фотографиями, кроме тех, которые присутствуют в оригинальном издании книги Николая Курильчука 1979 года, Политиздательства Украины.
Глава 3.
В КАМЕННОМ "МЕШКЕ"
ДЕСАНТИРОВАНИЕ...
Радист Бринцев сидел у двери. По приказу капитана он должен прыгать первым. Поэтому, как только загорелся красный свет над кабиной пилотов, Николай прикрепил за плечами рацию и пошел вперед.
- Ты у нас, Коля, как невеста с приданым, - пошутил кто-то из ребят. - Груз сразу потянет к земле. Поэтому, ты для всех будешь ориентиром при приземлении.
- Да, - коротко ответил Бринцев.
- Береги рацию. В случае опасности прикроем тебя с воздуха автоматным огнем.
Товарищи уже стояли около выхода, ждали, пока штурман отстегнёт предохранительную чеку и откроет дверцу.
В лицо ударил поток воздуха. А вместе с ним в брюхо самолета ворвался мощный рёв двигателей. Николай ступил на острую подножку. Перед глазами разверзлась бездна. Лишь вдалеке, за темными зубьями леса, разгорается розовая лента рассвета.
Не раз приходилось Бринцеву прыгать с парашютом. И днём, и ночью. Там, на учёбе, делал это легко, несмотря на тошнотворный трепет, который каждый раз подходил к горлу. А теперь прыгать не хотелось.
- Давай, Коля! - услышал над ухом Гомеров голос.
- Пошел! - сквозь грохот двигателей долетела команда.
Николай набрал полные груди воздуха, крепко сжал пальцами ремни на груди, изо всех сил оттолкнулся ногой от порога и нырнул в темноту.
У ушах свистит. Тугой комок подкатывается к горлу. Исчезла с горизонта розовая лента. Вокруг - густое белье, как будто воздух растворился в молоке ... - шепчет Николай, отсчитывая секунды.
Вспомнился совет инструктора:
- Чтобы ветер не унес в сторону, чтобы точнее приземлиться, не раскрывай сразу парашют. Отсчитывай секунды падения в зависимости от высоты десантирования.
Наконец, Бринцев дернул за кольцо - парашют раскрылся. Николай качнулся в воздухе и, обрисовавши гигантскую дугу, медленно поплыл к земле. Аж сердце забилось, как в детстве на качели. Впоследствии, приземлившись, он будет удивляться: во время спуска думал о чем угодно, но даже на миг не ужаснулся, что под ним не лесная подмосковная поляна, а неизвестная, оккупированная врагом, земля...
- Ты у нас, Коля, как невеста с приданым, - пошутил кто-то из ребят. - Груз сразу потянет к земле. Поэтому, ты для всех будешь ориентиром при приземлении.
- Да, - коротко ответил Бринцев.
- Береги рацию. В случае опасности прикроем тебя с воздуха автоматным огнем.
Товарищи уже стояли около выхода, ждали, пока штурман отстегнёт предохранительную чеку и откроет дверцу.
В лицо ударил поток воздуха. А вместе с ним в брюхо самолета ворвался мощный рёв двигателей. Николай ступил на острую подножку. Перед глазами разверзлась бездна. Лишь вдалеке, за темными зубьями леса, разгорается розовая лента рассвета.
Не раз приходилось Бринцеву прыгать с парашютом. И днём, и ночью. Там, на учёбе, делал это легко, несмотря на тошнотворный трепет, который каждый раз подходил к горлу. А теперь прыгать не хотелось.
- Давай, Коля! - услышал над ухом Гомеров голос.
- Пошел! - сквозь грохот двигателей долетела команда.
Николай набрал полные груди воздуха, крепко сжал пальцами ремни на груди, изо всех сил оттолкнулся ногой от порога и нырнул в темноту.
У ушах свистит. Тугой комок подкатывается к горлу. Исчезла с горизонта розовая лента. Вокруг - густое белье, как будто воздух растворился в молоке ... - шепчет Николай, отсчитывая секунды.
Вспомнился совет инструктора:
- Чтобы ветер не унес в сторону, чтобы точнее приземлиться, не раскрывай сразу парашют. Отсчитывай секунды падения в зависимости от высоты десантирования.
Наконец, Бринцев дернул за кольцо - парашют раскрылся. Николай качнулся в воздухе и, обрисовавши гигантскую дугу, медленно поплыл к земле. Аж сердце забилось, как в детстве на качели. Впоследствии, приземлившись, он будет удивляться: во время спуска думал о чем угодно, но даже на миг не ужаснулся, что под ним не лесная подмосковная поляна, а неизвестная, оккупированная врагом, земля...
ПРИЗЕМЛЕНИЕ...
Творогов покинул самолет последним. Пожал руку штурману и легонько, как буд-то в гладь озера, ушел за товарищами в неизвестность. В темноте четко выделялась белая точка парашюта Николая. Сначала она плавала, как ведерко в колодце, а затем утонула в белой пелене тумана. "Как он там? .. Удачно приземлился? - заволновался Творогов. - Выстрелов на земле не слышно ... Итак, всё в порядке".
Воздушный поток развеял белую пелену, и у Творогова заледенело в груди. Среди прядей тумана, роились над землей, четко вырисовывались силуэты домов. Чуть дальше торчали заводские трубы, виднелись купола собора...
"Город? Откуда он здесь?" - удивился капитан. Его ноги ударились обо что-то твердое. Подошвы споткнулись и Творогов полетел в пропасть.
Кто-то подхватил стропы. Капитан висел над отвесным гранитным срезом. Болело колено, с ободранной щеки сочилась кровь.
- Сейчас, товарищ капитан. Сейчас ... Вытащим вас ... - приглушенно доносилось сверху.
Покачиваясь над обрывом, Творогов лихорадочно рассуждал: "Откуда взялись горы около Мухоеды? Знаю же эту местность ... Леса, болота ... Но скал, тем более, населенных пунктов с заводскими трубами видеть там не приходилось..."
Товарищи освободили командира из плена строп, и он, осмотревшись вокруг, понял: не высокая гора держала его - парашют занесло в глубочайший гранитный карьер, на дне которого, как в воронке громадного кратера, зеленеет живой глаз воды. Вокруг карьера распростерся пустырь. Ровный как стол, и вытоптанный, как торговище. Только на бруствере**, который вокруг облегал карьер, сквозь серую каменную мелочь виднеются лоскутки коричневатой почвы. На них разрослись бурьяны, горчаки и лопухи. Да такие высокие и лиственные, словно лесная поросль молодых деревьев. От карьера прямо до шоссе, которое протянулось километра на полтора, вьется белый, как будто залитый молоком, ров. Капитан определил: это ромашкой заросла дорога, по которой когда-то возили из карьера гранит. Над всем этим висела пелена тумана, словно необозримое покрывало, нежно потрагиваемое ветерком. Клубы тумана то спускались до самой земли, застилая жилища, то поднимались вверх - над остроконечными тополями - и тогда становились видными многоэтажные дома. Ближайшие домики не слишком заслонены туманом. Они казались такими мирными и заманчивыми, что капитану хотелось повести к одной из них свою группу и сказать первой же хозяйке:
- Мамаша, нам бы умыться и отдохнуть с дороги.
Однако всё это было кратковременной иллюзией. Александр уже полгода действовал на оккупированной фашистами территории, поэтому хорошо знал: не каждый дом гостеприимно откроет перед ним двери и не каждый хозяин приютит незнакомых людей. Ужасный оккупационный режим, принес в города и села средневековое рабство (с экзекуциями, уничтожением подозрительных, а следовательно, и со страхом смерти), скрыл искренность добрых людей и напрочь сорвал маски порядочности со всяких злодеев и подлецов.
В угол карьера, куда приземлился капитан, собрались остальные десантники. Помощник командира группы, младший лейтенант Богодист наклонился к красноармейцу Куренному и шепнул:
- Филипп Иванович, на стражу. Ваш сектор - город. Следите как можно внимательнее.
Куренной на год младше Богодиста, к тому же он - рядовой, поэтому мысленно гордился, что помощник командира обращается к нему по имени и отчеству. Филипп Иванович умеет пошить моднейшие туфли, в которых, по его же определению, любая женщина похожа на принцессу, а вот ответить согласно строевому уставу не решился - вместо привычного "Есть!" сказал по-граждански:
- Хорошо, товарищ младший лейтенант. Иду!
- И не высовывайтесь, уже предупредил Творогов.
- Есть! - поправил свою забывчивость Куренной. Он перевёл предохранитель в автомате и пополз между камнями туда, где начинается пустырь.
- Товарищ сержант, - обратился капитан к Николаю Лукашенко. - Вам задание: пробраться к лесопосадке. Вон к той полоске, - Творогов рукой наклонил к себе Николая, чтобы он мог заглянуть в просвет между лапухами. Видите?
- Так точно, товарищ капитан.
- Выясните, безопасно ли отправиться группе в том направлении.
Сержант кивнул головой и пополз пустырем.
Не без оснований остановился командир на кандидатуре Лукашенко. Детство Николая прошло на Могилевщине. Улочки Мстиславля, где он рос, тотчас переходят в тёмные тропинки среди густых боров. Лес - стихия Николая. В течение семи последних лет, когда он учился (сначала в Могилёве, а затем - в аспирантуре Московского литературно-философского института имени Чернышевского), лес снился ему по ночам, вспоминался на лекциях. И вот теперь, сразу же после десантирования, Николай первым идет в разведку - к недалекому зеленому массиву.
Позади - метры, преодоленные с удивительной легкостью. Сколько их? - сто, а может, тысяча? В душу закрадывается тревога. Если сначала редкая, низкорослая полынь казалась таким-сяким прикрытием, то теперь она совсем поредела. Как будто вмиг наклонился к земле. Впечатление такое, словно вокруг ровный плац. Чтобы избавиться от неприятного ощущения, Лукашенко пополз как можно быстрее.
Время шло медленно. Выбившись из сил, Николай остановился, оперся головой на руку. От непривычки невыносимо болела шея. В тишине звучно тикали часы. Посмотрел вперед - зеленая лента посадки будто отдалилась.
Несмотря на усталость, жгучую боль в локтях и коленях, Лукашенко всё дальше и дальше полз от карьера.
Десантников охватила тревога: как только сержант исчез из поля видимости, слева вынырнул и пустился ему наперерез пассажирский поезд. Творогов аж глаза закрыл - Николай должен был быть именно там, где проходила железная дорога.
Командир оценивал положение, в котором оказалась группа. Обстановка осложнялась. Уже совсем рассвело, и туман рассеялся. Крайние дома стояли недалеко, поэтому любой житель мог заглянуть в карьер. Надеялись на зеленый массив, а оказалось, что в том направлении - действующая железная дорога...
Перед глазами Николая всплывают товарищи, в смятении, во взглядах - едва скрытая тревога. Такими они запомнились ему, когда отправлялся в разведку. "Может, именно в этот момент ребят подстерегает опасность?" - подумал Лукашенко и какое-то острое, должно быть, при других обстоятельствах не так, как сейчас, выразительное чувство общности разных по возрасту, национальности и характерам людей наполнило его сердце. Там, в подмосковном лагере, это было привычным, обыденным, а тут аж пробудило боль в груди.
И вдруг под Николаем вздрогнула земля. Мелко, словно кто-то неподалеку топнул огромной ногой, и волны от того топота покатились по сторонам.
Достал из-за пазухи пистолет, приготовил гранату ...
Опять дрогнула земля.
Встревоженно поднял голову - поблизости никого. Между тем стучало всё сильнее и сильнее. Николай никак не мог понять, что вызывает такой напряженный звук, который постепенно переходит в лязг и свирепое шипение.
Те несколько минут, с тех пор как десантники увидели поезд, Творогову показались вечностью. Над сержантом нависла смертельная опасность, а ничем не поможешь.
- Николая заметят, считай, и нас разоблачат, - сказал командир своему помощнику Богодисту, а остальным товарищам приказал: - Приготовиться. Будем пробиваться через шоссе.
- Там же машины... Вот, движется целая колонна, - наклонившись к капитану, сказал младший лейтенант Лапотников.
- Прекратить разговоры! - перебил Творогов и по волне добавил: - Не в город же отступать...
Поезд, как черный меч, кромсал зеленое пространство. Он разбудил пригород. Около домов появились жители. Зазвенели подойники*. Откликнулись коровы.
Бойцы лежали и согревали ладонями оружие. Тринадцать пар глаз до боли вглядывались в закопченную череду вагонов.
Творогов нервничал: чем дальше, тем всё больше появлялось новых трудностей. С юга - неизвестный город, с севера - действующая железная дорога, а с западной стороны - автомобильная трасса, по которой уже пошел поток вражеской техники. Машины растянулись длинной колонной, ожидая, пока откроется шлагбаум. Где же этот проклятый город на карте? А она, карта, как нельзя лучше - со своими зелеными, синими, желтыми пятнами, тонкими жилками рек и дорог, - без привязки к местности ничего не стоит.
Истекают минуты, а от Лукашенко ни звука. Если бы Николая обнаружили фашисты, то он открыл бы огонь и выстрелы были бы слышны - расстояние не более двух километров. Схватили неожиданно? Нет, парень он крепкий, тренированный. При самых сложных обстоятельствах сумел бы подать сигнал тревоги.
Командир успокаивает товарищей и ждет. Ждет...
Каменистая земля содрогается, колеса поезда мелко стучат на стыках рельсов. За окнами вагонов - гитлеровцы в зеленых мундирах. Ранее так близко Николаю приходилось видеть фашистов только в кино. Тогда думал: встречусь лицом к лицу - буду стрелять, руками буду душить, как крыс. Теперь, прижавшись к земле, боится пошевелиться, потому что понимает: броситься на поезд только с пистолетом и гранатой - безрассудный поступок.
В переднем вагоне кто-то прильнул к стеклу и, Лукашенко показалось, смотрит на него. Сержант затаил дыхание.
Поезд будто замедляет ход. Вот-вот остановится...
Николай втягивает голову в плечи и закрывает глаза.
Стихает грохот колес...
"Неужели конец ?!" - лихорадочно пульсирует мысль. Николай открывает глаза: нет, поезд не останавливается, мимо пробегает товарный вагон. Последний! Но в заднем тамбуре - двое солдат у установленного на тонких ножках ручного пулемета. Склонились на спинку. Вглядываются...
"Ну, эти не пропустят...» - замирает Лукашенко, даже воздух выдыхая из грудей, чтобы стать более незаметным. Ожидает смертоносной очереди. Один из охранников поезда протянул руку к пулемету. Николай представил, как подпрыгивают и падают, скошенные свинцом стебельки полыни, как маленькие воронки от пуль приближаются к нему...
Поезд грохочет все дальше и дальше.
"Наверное, не заметили", - немного успокаивается Николай и, не дожидаясь, пока утихнет грохотание, пересекает ещё окутанные пылью железнодорожные пути.
Чем ближе тускло-зеленая полоса посадок, тем спокойнее на душе... К тому же, из-за густой сосновой шевелюры выглянули-улыбнулись сержанту первые солнечные лучи. Лес ожил - защебетали, запиликали птицы.
Под первой же сосной Лукашенко, оглядываясь, полежал немного и встал на ноги. Распрямив одеревеневшую от ползания спину, вдохнул полной грудью, настоявшегося на хвое и молодых листьях воздуха. Ноги напряженно шли по блеклой, размягченной росой пряди из хвои. Шел всё дальше и дальше вглубь лесочка, чтобы разведать путь для всей группы... Посадка, правда, молодая - жидкие полоски сосенок растворялись меж толстенными пнями.
Николай продвигается осторожно, поперек посадки. Прежде чем ступить на междурядья, бросает пристальный взгляд сначала в один конец, а затем в другой. Сержанта удивляет, что ни у кого из жителей пригорода не возникло желание пойти в утренний лес. Ну, хотя бы сухих веток наломать на разгар или корову выгнать на ароматное пастбище.
Среди сосенок выглянула поляна - озерцо солнца, пересекающееся легкими тенями. Далее начинается старый лес. Толстенные дубы, косматые березы...
"Километров два пройду и, если не обнаружу ничего подозрительного, вернусь к ребятам, чтобы вывести их из ямы", - подумал Лукашенко. Он пристально осмотрелся вокруг, вышел на поляну.
И вдруг какая-то непостижимая сила толкнула сержанта в грудь, в голову ... Что это была за сила? Лукашенко так и не понял: выкрик чей-то чей, грохот мотора или естественное предчувствие. Едва успел спрыгнуть с сосенки, как с другого конца поляны - из-под двух ветвистых дубов - на большой скорости выскочил мотоцикл. Подпрыгивая на кочках, он мчался прямо к Николаю. На мотоцикле сидело трое гитлеровцев.
Спрятавшись между разлапистыми ветками, Николай отогнул усики предохранителя на гранате. Сердце уже не стучало, как при встрече с поездом, а как бы замерло. Молниеносно проносились мысли.
Вот тебе и тишина...
Вот тебе и глухомань...
Если ребята услышат взрыв гранаты - будут знать, что здесь не безопасно.
Медленно отводит руку с гранатой, размахивается.
Только бы в коляску...
Попасть бы в коляску!
Творогов морщит лоб... Проходит три часа, как Лукашенко пополз в разведку и как в воду канул. А здесь обстановка все больше усугубляется. Солнце взошло высоко. Улицей, которая пролегает между ближайшими домами пригорода, слоняются гитлеровцы, полицейские и еще какие-то люди в желтых мундирах. Вероятно, венгры или румыны.
В сумерках многогектарный старый карьер казался если не крепостью, то, по крайней мере, неплохим укрытием. И когда вечерело, он как бы уменьшился, мельчал, серые отсеки с густыми лопухами становились похожими на щели, которые годятся разве что для детской игры в прятки.
Командир понимает: надо искать выход из трудного положения. Люди готовы выполнить его приказ. Но приказ должен быть разумным! Распределить людей по отсекам карьера? Но не карьер же прилетели за тысячу километров охранять... Необходимо двигаться. Чем быстрее, тем лучше. Но куда?
Выяснить бы местонахождение, тогда можно и о маршруте позаботиться. А как выяснить? Послать бы кого-то в город... Если бы при вылете хоть один гражданский костюм прихватили! В красноармейской форме далеко не уйдешь. Во-первых, неизвестно что там, за пустырем и колеёй... А во-вторых, с Лукашенко не было договоренности о запасной явке на случай немедленного ухода группы.
Творогов испытывает на себе любопытные взгляды подчиненных. Они ждут его решения. Лицо его помощника - младшего лейтенанта Богодиста - сосредоточено. Тоже мозгует. О чем-то перешептывается с Лапотниковим, который лежит сразу за Богодистом.
- Михаил Васильевич, - Творогов позвал помощника. - Подсовывайтесь ко мне. И Лапотникову передайте.
Чтобы над головами не качался бурьян, оба подползли осторожно. Ранее Богодисту уже приходилось выходить из окружения, и теперь он ведет себя не так скованно, а вот Александр Лапотников передвигается настолько неуклюже, что Творогова охватывает огорчение. Товарищи устраиваются на граните. Капитан спрашивает:
- Как оцениваете обстановку?
Каких-либо особых открытий услышать не ожидал - хорошо понимал, - они попали "в мешок". Хотел проверить настроение, стойкость помощников в сложной ситуации.
- Обстановка? Хуже не бывает, - кисло ответил Лапотников.
- Бывает, едва улыбнулся Богодист.
- Что предлагаете? - продолжал командир.
- Ползти, - выпалил Лапотников, и капитан сделал вывод: излишне нервничает.
- Позвольте, я попробую пробраться к крайней хате, - неспешно предложил Богодист.
- Да ты что?! - удивился Лапотников. - Жить надоело?
- Надо же, наконец, выяснить, где мы - не успокаивался Богодист.
Вдруг у крайнего дома поднялся крик. Все трое подняли головы и увидели: городом бежит женщина в белом платке. Маленькая, кругленькая, как тот цыпленок. А за ней - немец.
- Люди добрые, помогите! - отчаянно кричала беглянка, пока не скрылась за воротами двора.
Гомер Бастианов щелкнул затвором автомата и поднялся на колени:
- Гад!
- Отставить! - строго прикрикнул Творогов.
Александр укоризненно покачал головой, и озлобленное пламя в глазах Гомера угасло. Парень положил оружие на разогретый солнцем гранит.
Женщина кричала по-украински, - впоследствии сказал Богодист. - Я уже не один раз в перекликании улавливаю украинские слова.
- Ну и что? - спросил Лапотников.
Творогов молча смотрел на Богодиста, как-будто взглядом спрашивая о том же, что и Лапотников. Затем возразил:
- Нет... Не может быть, чтобы летчики так ошиблись. От Мухоедов до ближайшего украинского села восемьдесят километров.
- Гадать не привык, Александр Федорович, - нахмурил брови Богодист. - Говорю то, что слышал. Отпустите в разведку. Язык украинский знаю.
- Нет, вы только послушайте его!.. - удивился Лапотников и добавил с иронией в голосе: - Так с кубиками в петлицах и пойдешь?.. Так хоть начисти их, чтобы блестели.
- А идти нужно... Иначе не установим наших координат, - обронил командир. - Вот только как быть с одеждой?
- А я без рубашки. И босиком. Только в штанах. Вымажу их глиной, возьму вот эту доску, наложу на нее камней и... Одним словом - сам себе строитель. Дом, мол, рушится... Надо бы подрихтовать, пока совсем на один угол, как собака на задние лапы, не сел... - Михаил скривил лицо и сразу стал похож на сельского мужика, простоватого, даже немного глуповатого.
Богодист вспомнил, как перед войной приехал в отпуск в родное село Онищенки, что под Кременчугом, и помогал соседу обкладывать стены дома глиной. Там как раз была толока** - людей собралось тьма! Односельчане радовались, что к группе присоединился и их земляк - командир пограничник... Вот и теперь он готов идти "мазать глиной", чтобы как-то ускорить выход группы из этой западни.
Ну, и Михаил! Ну и выдумщик! - улыбнулся Лапотников. - Только испачкайся хорошенько.
- За этим дело не станет, - отшутился Богодист и обратился к Творогову: - Тогда разрешите, товарищ капитан.
- Хорошо, - командир положил разогретую ладонь на запястье правой руки Михаила и крепко пожал. - Только благополучно возвращайтесь, товарищ младший лейтенант.
Лукашенко в правой руке держит гранату, на указательном пальце левой руки - кольцо. Дернуть - и чека выпустит на свободу смерть. Громыхающую, неумолимую, словно сказочного джина, закрытого в стальную потрескавшуюся рубашку.
"Вот и всё, Нинуся...- горячая мысль ударила в голову. - Перед вылетом послал тебе фотографию. Получила? Останется от меня только снимок, а сам я навеки поселюсь в моей родной Белоруссии..."
Мотоцикл, как бешеная собака, рычит, гребёт колесами землю с травой - мчится через поляну. Всё ближе и ближе к Николаю. От силы три десятка шагов осталось... Самое время бросать гранату. Там, под Москвой, на тренировках это хорошо получалось.
Еще мгновение...
Мотоцикл как будто испугался мыслей Николая - сбавил скорость и, приняв в право, пронёсся по ту сторону сосенок, под которыми притаился сержант. Аж горелым бензином обдало...
"Бежать!..." - надежда на спасение оттолкнула Николая от укрытия.
Шаг.
Ещё шаг...
Лукашенко убегал от смерти, сначала даже не сориентировавшись, куда направляется...
Остановился, как вкопанный: по очень высоким соснам, которые казалось, верхушками накалывали на себя серые облака, находился толстый, прорезиненный провод. Только теперь Николай понял, почему здесь так пусто - в лесу находятся какие-то военные объекты, пристально охраняемые фашистами. Ребят сюда не поведешь - это ясно. Так что, скорее - к карьеру. Нужно сообщить, что в этом направлении путь закрыт.
Но разведчик не мог уйти оттуда, не выведав секрета. Сержант Лукашенко снова навалился на стертые колени и локти. Правда, здесь передвигаться было легче - между соснами-великанами густо поднималась невысокая, чуть выше пояса, молодая поросль.
Вскоре провод привел Николая к проволочной изгороди, за которой возвышались огромные цилиндрические резервуары. Поверх них расстилалось зеленое кружево маскировочной сетки. Недалеко от одной цистерны стояли два бензовоза. Около них возились шоферы в синих комбинезонах.
Сержант замер, прислушался. Где-то как будто зарычала собака. И вдруг ударил пулемёт. Раз. Второй раз. Третий...
Луна донесла стрельбу к пригороду и рассыпала её над пустырем. В первое мгновение показалось, что из домов тоже стреляют...
Ладонь Творогова вздёрнула правое запястье Богодиста. Михаил Васильевич почувствовал, как пальцы капитана вмиг похолодели.
БОГОДИСТ ИДЁТ ВТОРЫМ В РАЗВЕДКУ...
"Прощай сержант Лукашенко... - в отчаянии подумал Творогов. - Извини, что послал тебя на смерть. Прости, но кто-то должен был идти. Вот ещё одного посылаю... На этот раз - моего помощника".
- Идите, Михаил Васильевич...- холодные пальцы командира до боли сжали руку Михаила. - Только быстрее возвращайтесь.
Капитан смотрит на Богодиста, а видит улыбающиеся, лучистые глаза Лукашенко. И песня Николая всплывает в памяти:
Последняя песня, которую сержант пел в самолете...****
- Живым возвращайтесь, - пытается через силу улыбнуться Творогов.- Слышите, Богодист? Живым!
Младший лейтенант еще на границе прошел хорошую школу маскировки. Чтобы не раскрыть место укрытия товарищей, он незаметно переполз в соседний, гораздо меньший, карьер и уже оттуда, прихрамывая, понёс на обломке доски кучку камней, чтобы "поправить дом". За ним пристально следили десантники. Ведь каждому он был близким и дорогим человеком. А Творогова еще больше мучил вопрос: не допустил ли он ошибки, отправив безоружного побратима на стопроцентный риск?
Михаил и сам сознавал, что шансов на счастливое возвращение немного. Но понимал и то, что вся война состоит из рисков тысяч и тысяч таких же, как и он. Нужно привязаться к местности, сделать всё возможное, чтобы группа выполнила боевое задание. Ради этого пошёл на смерть сержант Лукашенко. Ради этого идёт и он, младший лейтенант Богодист. Ради этого пойдет каждый из тех, кто тревожными взглядами смотрят ему в спину, желая удачи.
Легкость, с которой младший лейтенант предложил себя для небезопасной разведки, не является свидетельством какой-то легкомысленности. Он хорошо понимал, какое сложное перед ним задание. Более того, заранее определил, каким образом должен сообщить друзьям о названии города, если даже попадёт во вражескую западню. Вот только бы выяснить это название... Тогда закричит изо всех сил: "Я здешний! Не трогайте меня, я местный. Я же родился в этом городе!" И назовёт, в каком именно. Товарищи услышат - поймут, что означает его оправдания перед фашистами.
Михаил Васильевич шаг за шагом идёт по тропе, которая, возможно, ведет к смерти.
И камни на доске все тяжелеют. Ещё и шуршат тревожно.
Шаг - "шорх", шаг - "шорх-шорх..."
Поднимает глаза, останавливается со своей ношей. Перед ним - пожилая женщина с охапкой постиранного солдатского белья.
- Куда тебя несет? - с дрожью в голосе, ещё не взглянув на Михаила, спрашивает старуха.
Ветер слегка покачивает белую штанину с длинными веревками. Младший лейтенант не сразу смекнул, что те слова были сказаны ему.
- В доме конвой... А ты... к черту в зубы.
Богодист видит, как женщина дрожит, как перекосилось и побледнело от страха её лицо. Оно всё в морщинах и в оспенной сыпи.
Какой это город?
- Господи!.. Ты, бедненький, с ума сошёл...
- Скажите: какой город? - умоляет Михаил.
- Да Житомир это. Жи-то-мир...- слова женщины прозвучали, словно удар по темени. - Какой-нибудь выглянет в окно - окажешься в живой могиле.
Старуха лишь взглядом указала на высокую проволочную изгородь, от которой ветерок доносил трупное зловоние.
- Житомир, говорите? - переспрашивает Богодист, мысленно умоляя судьбу, чтобы женщина поправилась и назвала какой-нибудь другой город, значительно ближе к Мозырским лесам. Но чуда не случилось.
- Достоишся ты...- и развернулась, чтобы уйти прочь, но, ступивши два шага, оглянулась: - Вот, за сарай... лугом... и в малую сосновку. Там пересидишь до вечера... В старый лес не ходи... Охрана там большая...
Ещё какое-то мгновенье, и хозяйка, посыпанная оспенной сыпью, исчезла в темной прихожей дома. А кругом Богодиста, как беспокойные пчёлы, роятся слова: "За сараем... лугом... склады... охрана...". Затем они смешались с пьяными криками немцев, которые звучали из открытого окна. Те звуки словно разбудили воина. Он подошел до сарайчика, неспешно сложил под стену камни. Глядя со стороны: хозяин и всё тут...
Творогов едва оторвал взгляд от Богодиста, который, притворно прихрамывая, шел от дома между двумя рядками листатой кукурузы. Бросил взгляд направо и похолодел: старший сержант Бастианов и рядовой Сафронов, переживая за младшего лейтенанта, высунулись посреди лопухов. Так и кажется, что вот-вот выпутаются и побегут к Михаилу.
- Вы что? Чёрт вас побери! - закричал капитан.
Содрогнулся Бринцев, который с рацией должен быть всегда рядом с командиром. Как будто ветром сдуло поверх лопухов Бастианова, Сафронова и ещё кое-кого из нетерпеливых.
- Передайте: Завалия ко мне!
Младший лейтенант Завалий уже через минуту лежал рядом.
- И вы вместе с ними рот раззявили. Дежурить я буду?!
Казалось, сердитый шёпот горячим прибоем плеснул по карьеру, потому что все притихли. От того, что рассердился капитан. И ещё от волнения: удастся ли Богодисту дойти до карьера или нет?
Тем временем Михаил Васильевич продвигался медленно. Внешне он как будто бы сонный, да и в душе уже закрадывался страх. Кончилась борозда, обсаженная кукурузой. Только минует грушу-дичку и окажется на голом пустыре.
Выглянул из-за груши на сторожевую вышку, на перекрестке концентрационного лагеря, и замер. Розтрубное***** дуло на конце ручного пулемета свесилось в его сторону. То дуло, подобно глазу смерти, следило, когда он выйдет из-под зеленых одежд.
Богодист ныряет под ветви, которые своими кончиками дотрагиваются до травы. Прохлада. Даже пахнет дикими грушами, хотя пузыри груш размером - с горошину.
Среди двух валунов гранита, громадных, как железнодорожные вагоны, дежурит красноармеец Свиридов. Тихий, с задумчивыми глазами, он кажется даже нелюдимым. Но Иван - парень добрейшей души. Ещё с детства брошенный отцом, он испытал в детстве много лишений и всякого горя. Но не озлобился на людей - наоборот, тянется к ним, как жаждущий росток к росе.
К Свиридову подполз младший лейтенант Завалий.
- В моем секторе нет ничего подозрительного, - сообщает дозорный.
- Ты спал? - спрашивает Завалий.
- Нет, что вы!
- А глаза почему красные?
- Не знаю...
- Больной? - младший лейтенант прикоснулся ладонью ко лбу Ивана. - Да у тебя жар, Ваня!
- Возможно. Чувствую себя неладно. Будто сетка на глазах... И в голове путаница... - у Свиридова вздрогнули пересохшие губы. - Да вы не обращайте внимания... Это мелочь... Я могу...
- Всё сказал? Ну, а теперь лезь под лопухи - в тень. Подремай.
- Я буду дежурить! - Свиридов даже привстал на колени.
- Отставить! - решительно сказал Завалий. - Николаев, на стражу.
Из зеленого укрытия вынырнул старшина. Свиридов обиженно полез на его место.
- Ты поспи, Ваня. Поспи, - дружески похлопал Свиридова по плечу Завалий.
Младший лейтенант пополз дальше - проверять дозорных. Ивану на глаза начал накатывать розовый туман. Сворачивается в тугие свитки и катится на парня. Пытается отвернуть тот туман, чтобы увидеть, что же там с Богодистом, но слышит сердитый голос:
- Не шевели бурьян!
Свиридов догадывается: это Тройник, то есть, старшина Николаев. А Тройник потому, что трижды Николай - имя, отчество и фамилия. (Николаев Николай Николаевич).
Ещё чей-то шепот. Тихий, с горечью:
- Свиридов заболел...
"Это Павка, - путаясь в мыслях, рассуждает Иван.- Павка Корчагин, пришел, чтобы посмотреть как комсомолец Свиридов раскис после первого же десантирования...". Вот Павка склонился над лицом Ивана и горячо дыша, говорит: "Ребят в Доме пионеров учил, чтобы были такие, как я, чтобы при самых тяжелых обстоятельствах не увядали и не кисли, дух наступательный всегда чтобы в себе имели. Учил? А сам! Ну же, вставай и - саблю наголо!"
Свиридов вскакивает, но его тотчас же валят. Острый камень до боли впился в локоть. И где-то неподалеку - шепот командира:
- Приготовиться. Без моего сигнала не стрелять.
Иван нащупывает автомат. Прижимает бурьян и видит: от дома с ржавой жестяной крышей к карьеру идет человек с огромной овчаркой на поводке. Туман окончательно развеялся перед глазами. Свиридов подползает к старшине Николаеву.
- Кто это? - тихо спрашивает и прижимает к щеке приклад автомата.
- Спокойно, пацан, - беззлобно шепчет старшина, а после непродолжительного молчания добавляет: - Ну, сейчас начнется... Жаль, младший лейтенант Богодист ещё не дошел до группы - веселее было бы.
- Нелегко ему. Под огнем будет пробиваться к нам, - говорит Свиридов. - На таком открытом месте и убить могут...
- Не каркай, - сердится старшина. - Вернется Богодист. Это же тебе не тыловик какой-нибудь, а пограничник. Брось его в куст крапивы - с гроздью винограда выскочит. А ты говоришь: "нелегко", "убить могут"...
Тройник все больше сердится, но не на красноармейца Свиридова. Николай бывал во всяких переделках, но в такую беду, кажется, еще не попадал. Как будто невидимая петля затягивается вокруг группы.
Свиридову о Тройнике рассказывал Куренной. Замечательный человек тот Куренной! С ним так легко общаться... А с Тройником они вместе из окружения пробивались. Затем к ним и младший лейтенант Богодист присоединился. Тоже из окружения выходил. Поэтому и называет Тройник Богодиста не просто командир, а мой командир!
- Ох и медленно же идёт! - прошептал Тройнику на ухо Иван и кивнул в ту сторону, откуда приближался незваный гость.
- Разве не видишь? Собака след ищет.
- Но мы же там не топтались.
- А может, это маневр?
Считая гигантские резервуары и полосатые бензовозы, что под маскировочной сеткой, Лукашенко лишь в последний момент заметил часового. Тот сидел на высоком помосте, выстроенном среди дубов. Между редко вымощенными стволами, в коротких сапогах, свисали ноги фашиста. Покачивая ими, солдат смотрел на суетливое пернатое царство, которое щебетало в ветвях, и лениво зевал. Николаю хорошо виден профиль лица часового: бледная щека, нос с горбинкой, на бровь падают рыжие волосы. Сквозь листья пробивается солнечный луч и просветляет ухо, от чего оно кажется отлитым из розового стекла.
Часовому сверху, наверное, хорошо видно и весь бок проволочной изгороди, и прилегающий к ней мелкую молодую поросль - подлесок. Николай попытался тихонько отползти, и вдруг ударила пулеметная очередь. Она прозвучала так неожиданно, что оглушила сержанта. Отлежался минуту, робко повел глазом в сторону помоста с часовым - тот искал взглядом птиц. Туда же, в крону дуба, нацелен пулемет.
"С пулемета - по воробьям... Почти, как в шутке народной... - горько подумал Николай. - Живется им здесь, как у тёщи в гостях.." А может, наделать шума? Швырнуть гранату (единственную гранату!) под ближайшую цистерну? Вот гахнуло бы! Но сержант Лукашенко с его разведданными был нужен товарищам, которые сидели в каменном "мешке".
Николай ещё долго полз туда, где находилась группа, оглядывался и снова полз вперед.
Перевалил через кучи грунта, смешанного с мелкими камнями и заросшего сорняками, и сразу почувствовал облегчение. Чудо и только: теперь, находясь далеко от лесной чащи, где "хозяйничают" фашисты, пришел к выводу, что карьер - это все-таки убежище. Пустяки, что по улицам шастают гитлеровцы, сверху немилосердно печет солнце, а внизу донимают горячие камни.
Отдышался и хотел тихонько ползти в тот угол, где находился командир, но его остановил короткий свист дрозда - сигнал опасности. Мгновенно притих и осторожно оглянулся. Взгляд упал на фигуру человека, который шел от домов к карьеру...
Гомер Бастианов зашевелился, подсунулся ближе к Тройнику.
- Товарищ старшина, это не фашист - дед с козлом, - шепнул на ухо.
- Тройник и сам уже разобрался, что выправка у незваного гостя совсем не военная, но язвительно спросил у Гомера:
- А деды фашистами не бывают?
- С козлами? Нет! - каштановые глаза грека смеялись, словно призывая к шутке.
- Ах-ах, как вам весело, - рассердился старшина.
- Нет, это не шутки. Просто у меня острое зрение, - Бастианов отогнал веселый настрой, который только что пришел на смену нервному напряжению.
Вечно у него так: в самую ответственную минуту он вдруг засверкает зубами. Так не раз было на экзаменах в университете, на тренировках в подмосковном лесу, такое случалось даже на приеме в комсомол. Характер такой у него. Всегда ему хочется улыбаться людям. Знакомым и незнакомым. Улыбаться искренне. Улыбаться и устами, и душой.
Тройник наоборот - даже любимую свою москвичку редко одаривал улыбкой. Зубоскальство, по его твердому убеждению, дело не только не нужное, но даже вредное. Вероятно, холодные ветры выдули из души искры смеха - семейные обстоятельства складывались так, что в неполные шестнадцать лет пришлось оставить родной дом в селе Манишино на Тульщине и отправиться на поиски убежища и профессии. Через два года Николаев стал примерным рабочим. Его портрет висел на Доске почета московского треста "Промспецстрой".
Спорт. Вечерняя школа. Затем служба в армии. Всё это не из области развлечений. Но наивысшей школой суровой мужественности стала для Николая Николаева дорога, пройденная с капитаном Твороговым по вражеским тылам от западной границы до Брянских лесов, а впоследствии и через линию фронта - в Москву.
До родных дошли слухи о гибели Николая. Однажды к отцу даже явился "очевидец" того, как фашисты, поймав в подмосковном лесу его сына, тракторами нагнули две березы, привязали пленника и разорвали его. Мол, в лесу искал убежища, то и наказание получил от того же леса...
Неизвестно, живет ли до сих пор тот "очевидец", а Николай живет, служит боевым друзьям образцом честности и бескомпромиссности.
Дед Мусий****** сам сказал бабке, что поведёт пасти козу. Это удивило старую, потому что каждый день козье пастбище начиналось словами: "Сдохла бы она без меня!", "А где те волки ходят..." Много и других пожеланий сыпалось на рогатую голову Розы. Однако как было Мусию не удивить бабку своим поведением, когда сам он ночью ходит набитый всякими чудесами, как сноп соломой?
Как только начало светать, старик вылез во двор. Его мучила бессонница. К тому же ещё душнота в доме. Не дошел и до обрубков брёвен, чтобы присесть и закурить, как перед ним появилась удивительная картина: с неба, побеленного куделью тумана, вдруг полетели к земле птицы. Белые, похожие на гигантских аистов, они, однако, не кружились в воздушном танце, как это делают аисты, а медленно - один за другим - спускались в темноту. Именно над старым, глубоченным карьером.
Будучи в душе романтиком, дед дорисовал подробности с легенды, и получалось, что это прилетели из далекого Урала крылатые люди. По натуре безудержный говорун, он все утро едва сдерживался, чтобы не поделиться с бабкой впечатлениями об увиденном. Мусию уже даже начало казаться, что во рту растёт язык. Всё больше, больше - ещё немного и разопрет челюсти.
Легенда о крылатых людях, услышанная на Сенном базаре от слепого лирника*******, теперь предстала перед Мусием, как реальная действительность.
Что же рассказывал лирник?
"Якобы в Москве живет неслыханного таланта резчик, который долгие годы, а возможно, и целые века искал по всему миру чудо-камень, чтобы вырезать из него скульптуры и различные украшения. Всю землю истоптал своими ногами. Все горы обстучал клевцом********. Даже и на равнине какой камень встречался - ощупывал своими чувствительными пальцами. Однако нужного материала не находил.
Наконец, в горах Урала отыскал скалу. Высоченную, до облаков. И очень красивую - всеми цветами радуги переливается. Самое удивительное в скале то, что она умеет слушать и разговаривать. Как подошел резчик к скале, она вдруг превратилась в голубоглазую женщину и сказала ему:
- Я подарю тебе свою красоту и силу, но при одном условии: если используешь всё это не для собственного удовольствия, не в мелкие игрушки-безделушки, а на что-то величественное и благородное.
Резчик растерялся:
- Извини, красавица, но я не знаю, что бы такое величественное и благородное сотворить...
- Тогда наберись терпения и думай. Надумаешь - приходи, - сказала скала и вдруг отступила, устелилась туманом, превратилась в серый омертвевший гранит.
В отчаянии мастер бегал между скалами: здесь цокнет, там бахнет - нету живого камня и всё тут... А когда началась война, резчик прибежал в горы, в то самое место, где когда-то встретился с голубоглазой волшебницей, и изо всех сил крикнул:
- Я решил! С твоего камня, скала, высеку я крылатых людей. Тогда буду посылать их во вражеский тыл, чтобы они неожиданно налетали на супостатов и выклевывали у них глаза вместе с их мерзкими сердцами.
Колыхнулся туман, заговорила гранитом скала - тогда из неё посыпались древние, поросшие мхом камушки. Перед глазами предстал высочайшей красоты чудо-камень. И принялся мастер работать. Ни дня, ни ночи не знает. О сне и еде забыл. Всё выстукивает зубильцем с чудо-гранита летунов. С виду это обычные люди. Только, когда необходимо рвануть в далёкий путь, сбрасывают с себя рубашки и мгновенно за их спинами распрямляются и просвечиваются на солнце большие и могучие крылья. Хоть-бы всю землю облети, те крылья никогда не устанут и не сотрутся. А ещё более удивительным является то, что люди могут превращаться то в голубей, то в аистов - в каких-либо птиц. Прилетят в самую гущу врагов, сложат крылья, наденут на себя красноармейские рубашки и - за автоматы... Тогда трепещите, гады ползучие!"
Как только солнце достигло зенита, не выдержал старик Мусий: накинул верёвку на рыжую козу и потопотел в сторону карьера.
Минул грядку с чесноком, вышел к коротким вербочкам, которые служили ограждением участка деда. На ровном, сильно разогретом на солнце лугу, остановился - от чего-то отяжелели ноги. А может, это не благородные летуны опустились в карьер? Вероятно же, если и они, разве им до сих пор высидеть в таком жарком котловане, где дурно смердят белена, болиголов, заросли лопуха и всякое другое зелье?..
Не давала покоя детская любознательность. Оно, конечно, можно и преждевременно умереть... Но разве ты, Мусий, так мало прожил на свете, что боишься опастности?
Мысли словно торопили... Да и Роза дёргала... И Мусий шёл маленькими, неуверенными шагами всё ближе и ближе к насыпи, который ограждал котлован.
Уже немного осталось до карьера, а там никаких признаков жизни. Может, померещилось... Не зря бабка всю жизнь талдычит, что его голова переполнена чертовски выдумками...
Перед глазами всплыло распоряжение властей, несколько дней назад вывешенное на воротах соседского двора:
Вспомнилось и то, как неделю назад полицейские сгоняли людей на кровавое зрелище - казнь двух красноармейцев, бежавших из концлагеря, и женщины, которая их скрывала.
"Нет, таки вернусь обратно... Ну его..."
"Разве что, только подойти и взглянуть за земельную насыпь: что же там происходит, в той серой яме?"
Забил камнем палку, накинул на неё петлю козьей привязи и покарабкался по насыпи. Вот уже до верхушки остаётся шагов три. Схватился за бурьян, так как ноги сползают с крутого склона, а навстречу тихий, но сердитый голос:
- Стой!
- Стою... - только лишь произнес, а в голове мысль: "Ну, вот тебе, Мусий, и капец. Привело тебя твоё любопытство к могиле..."
Не оглядывайся. Спокойно вылезай на гребень.
Откуда и сила взялась - через мгновение уже стоял на вершине насыпи. Хотел снять фуражку и вытереть пот, который обильно высыпался на лбу и затылке, но из бурьянов снова:
- Руки назад!
Мир пошел кругом. Хотя бы не упасть... Слышал, как колотилось сердце. А ещё слышал, как позади, совсем близко, переговариваются двое мужских голосов. На русском языке...
- Кто тебя сюда послал? - спросил один из них.
Мусий оглянулся на голос и, наконец, увидел русого, невысокого роста, но статно сложенного крепыша в защитной форме *
* Защитная форма разведчиков группы Творогова выглядела так -
В отличие от Германии, в Красной Армии, вначале, пошли по другому пути, и экспериментировали с паттернами, которые не сливались с окружающим ландшафтом, а "разбивали " контур, деформировали очертания человека в костюме. Для этого использовались особые, мешковатые "балахоны" и комбинезоны, раскрашенные большими "амебообразными" пятнами контрастного цвета.
Такие костюмы применялись и в начале ВОВ, практически, исключительно разведчиками, снайперами и бойцами инженерно-штурмовых подразделений.
- Значит, как его... вы - свои! - почти воскликнул дед от радости.
- Не вертись! - резко перебил русоволосый и ещё раз переспросил: - Кто тебя сюда послал, дед?
- Баба послала... Нет, вру - сам ушёл. Я вас видел.
- Видел? Когда?
- На рассвете... Как вы с неба прыгали.
- Ещё кто-то видел?
- Не знаю.
- А ты кому-то хвастался?
- О чём?
- О том, что видел нас.
- Да разве старый Мусий уже совсем одурел?! Даже ведьме своей... бабе, стало быть, ни звука. Хотелось сказать, но не сказал. Характер, правда, у меня такой - не успокоюсь, если не растрепаю.
- Так-так...- выразительно вздохнул русоволосый. - Плохой характер.
- Вы, как его... не беспокойтесь. Что же я, пёс какой-то? Слава богу, жизнь прожил, ни рукой, ни языком раны никому не причинил.
О чем-то снова переговариваются воины, а дед не знает, как ему дальше вести себя. Стоять столбом не годится - те черные и зеленые, которые прогуливаются по улице, быстро могут догадаться, что, что-то привлекло внимание старого пастуха к глубоченному карьеру. А может, уже и догадались...
- Какой это город, дедушка? - уже без злости спросил русоволосый.
- Неужели не знаете? Или захотели посмеяться над стариком?
- Не шутим.
- Если без шуток, то Житомир.
И снова в сорняках бла-бла. Дед Мусий слышит в той тихой беседе нескрываемую тревогу.
- Посоветуйте дедушка, куда отсюда податься? Только отвечайте, не наклоняя вниз головы.
- Так-так... - затопотал старый, поворачиваясь к ним спиной, которые лежат в бурьяне, за насыпью.
Окинув взглядом пустырь, дед вскоре сказал:
- Плохое вы себе место выбрали. Очень неудобное. Вон, слева от меня ужасное место, где карают людей - лагерь военнопленных. Оттуда временами убегают, и тогда их, как его... с овчарками здесь, по пустырю, ловят. - Старик перевел дух. - В лесу не рай. Там красноармейские бензосклады были, а теперь как его... фрицы захватили. Охрана лютая - никто из местных жителей туда и носа не суют. Убивают людей, кошек, собак - всех, кто заблудится.
Лукашенко, который с приближением деда по знаку Творогова тихо подполз к группе, теперь прислушивался к разговору.
- Единственная тропа для вас, слышите-ка, - продолжал наставлять дед Мусий, мимо шоссе, а там наискосок через железную дорогу. Дальше уже не так густо этих сумасшедших.
- Слышали? "Мимо шоссе..." Врет... Он всё врет! - слова, подобно острым стрелам, пронеслись над головой Лукашенко.
Творогов резко повернул голову, чтобы увидеть, кто это сказал, и заодно осекти грубияна. Но слов не остановишь. Они уже пронзили тощую спину деда Мусия и впились в самое сердце. У старика покраснел затылок.
- Врет, это самое... с... собака, - заикаясь, пробормотал Мусий и замолчал.
- Товарищ капитан, дед говорит чистую правду, - Лукашенко горячо прошептал на ухо Творогову. - В лесу я нарвался на склады горючего.
Мусий не слышал шепота Николая. Его жгла обида. И, оглянувшись, сказал в сторону группы:
- Вижу, я вам больше не нужен.
- Дед... - крикнул Творогов.
- Не бойтесь, не пойду доносить - около козы буду.
- Вы простите...
- Не девица я, чтобы меня, это самое... уговаривать и просить прощения. Что должен был сказать - сказал. А больше какая от меня польза? - и заковылял с насыпи.
- Кто это ляпнул? - Творогов взглянул карими глазами в ту сторону, откуда только что сорвалось плохое слово.
- Я, товарищ командир, - виновато опустил голову молодой красноармеец.
- Какая невоспитанность! - укорительно выпалил капитан.
Дозорный сектора, который смотрел в сторону города, подал сигнал, и все, кто были в карьере, увидели, как из-под груши, наконец, прихрамывая идёт Богодист.
- Ребята! эй, посмотрите...- фальцетом пискнул Мусий. - К вам, как его... пленного несёт.
- Видим, дедушка, сказал вместо командира Николай Лукашенко.
- Эх, не миновать беды!..- боязно топотал дед. - Сейчас те псы бросятся за ним...
Долго, бесконечно долго шёл Богодист по ровному плацу. Затем нырнул под колючий куст осота, комом перекатился через насыпь, и сразу же оказался в кругу собратьев. Отдышавшись, доложил:
- Товарищ капитан, Житомир... Это Житомир!
- Знаю, Михаил Васильевич, с горечью в голосе сказал Творогов. И глаза его вдруг заблестели, словно прослезились. - Спасибо, дружище. За храбрость твою. За практический урок, который способен преподать советский разведчик.
- Мелочь, Александр Федорович, - засмущался Богодист. - Нужно же было кому-то.
Только сейчас все увидели, что грудь и живот у младшего лейтенанта исполосованы кровавыми узорами.
Бастианов отстегнул санитарную сумку и достал йод:
- Товарищ младший лейтенант, медсанбат к вашим услугам.
- Это хорошо, - улыбнулся Творогов. - Йодиком его. Йо-ди-ком!
Пока Бастианов разрисовывал Богодиста под "зебру", тот, лежа на спине, докладывал капитану, об услышанном и увиденном. Подробнее изложил свои наблюдения в лесу и сержант Лукашенко. Слушая их, командир ещё острее осознал промах, который произошел на рассвете. Ошибка в триста километров... Её нужно исправлять. Как можно быстрее! Ведь там, в подмосковном лесу, ждут сигнала, чтобы через трое (максимум - четверо!) суток воздушным мостом послать вторую группу, а затем - третью, четвертую... Весь отряд!
- Товарищи командиры, - вполголоса обратился Творогов к офицерам. - Пока ещё светло нам отсюда не выбраться...
Сделал паузу, чтобы прислушаться, потому что раздался необычный в этой обстановке звук - будто где-то заржал конь, - а тогда коротко изложил план дальнейших действий:
- Рассредоточимся на три звена. Вы, Богодист, переберетесь вон в ту крайнюю ращелину. Условно назовем её городским сектором. Возьмите с собой трех бойцов и обеспечьте максимально пристальное наблюдение. Следите за передвижением войска, техники. Это пригодится. Ну, и само собой разумеется, - быть в постоянной боевой готовности. Вам, Завалий - село, Лапотникову - предлесный сектор. Я попробую связаться с Центром.
Лапотников едва сдержался от удивления: каким образом командир собирается радировать из этой дыры, окруженной хаосом из глыб, камней и почвы. Но промолчал, потому что знает: сказал Творогов "попробую", значит, свяжется.
- Коротко разъясните бойцам сложность обстановки. Не бойтесь говорить правду. Пусть знают - отныне жизнь в тылу врага будет вот такой, как в этой яме. Организуйте перекус. Каждый третий может лечь и час отдохнуть. Всё. По местам! - закончил капитан и, словно вспомнив что-то очень важное, сказал: - Лапотников, сержант Лукашенко будет в вашем секторе. Дайте ему первому поспать.
Десантники быстро поползли в отведенные им сектора, а к Творогову из-за земляного вала боязливо забормотал дед Мусий:
- Командир... Послушай-ка, командир...
- Что, дедушка?
- Коня дикого чёрт несет. Я его боюсь. Говорили, он, как это... фрица одного затоптал.
- Вы же не фриц.
- Все равно страшно. Она же скотина бездушная - разве станет разбираться?.. Позвольте, я на насыпи стану? Конь хромой, может, на холме не достанет...
- Становитесь, дедушка, - ответил капитан и сказал в Брынцеву: - Подготавливайте рацию.
- Но ведь...
- Без "но". Протяните антенну между двумя высокими камнями - попробуем.
- Я не об этом, товарищ капитан. Ивану плохо. Горячий, рвать начал...
- Сафронов, в роспоряжение радиста, - приказал капитан.
На насыпи затопотел дед.
- Сюда его, это самое... Сюда несёт его нечистая сила.
Творогов выглянул из-за насыпи и увидел от леска хромая скачет гнедой (красновато-рыжей масти) конь. Вот он остановился и повел ноздрями, заржал и быстро поскакал к карьеру. Капитан успел рассмотреть: передняя правая нога у лошади ниже колена опухшая. Вероятно, осколком раздробило кость. По свежему её никто не собрал воедино - так и срослась.
Минуя насыпь с дедом на верхушке, конь пошел покатой насыпью к тому месту, где лежат Тройник и Свиридов.
Старшина Николаев несколько минут назад получил разрешение на отдых. На страже его сменил Гомер Бастианов. Тройник лежал и сладко дремал. Конское ржание навеяло ему воспоминания о пограничной заставе, о его любимом коне - Бурке***********. Услышав топот и треск камушек, старшина проснулся и увидел: какой-то неизвестный конь обнюхивает Ивана Свиридова.
Раздутые Ноздри!
Острые уши так и бегают над темной гривой!
А глаза... Лучистые, умные глаза...
- Бурка! - сдерживая волнение, позвал коня Тройник. Но конь не отреагировал на зов. Он топтался вокруг Ивана, словно прицеливался, как бы поднять больного и вынести его из этой душной ямы.
Зашевелился Свиридов. Не открывая глаз, провёл ладонью лошади по морде и вмиг сонный бред будто ветром сдуло.
- Лошадка, здравствуй! Скажи, как тебя зовут? - прошептал Иван, продолжая гладить коня.
Дыхнув в лицо влагой, Бурка протянул вперед искалеченную правую ногу, а левую поджал под себя. Наклонил к земле шею. Он словно звал бойца - предлагал ему взяться за гриву и свалиться ему на спину. Видно, так его учили на пограничной заставе. Так он освоил свою обязанность спасателя и верного друга человека.
"Хорошо наученный вывозить с поля боя раненых..." - даже растрогался старшина Николаев. Ему хотелось прильнуть к морде Бурки и расцеловать её. Но сдержался, только лишь предательская слеза скатилась по щеке.
- Тьфу... Тьфу! - бормотал Мусий, отчаянно размахивая фуражкой.
Деду казалось, что этот ноздрястый диавол решил покачаться по земляному валу и что, не дай Бог, возьмёт и навалится на бойца. Неожиданно старик поднял голову и рубашка поползла со спины - лугом от крайнего дома прямо на него шли двое гитлеровцев. Бледный от страха, Мусий шепнул:
- Товарищ... Послушай-ка... Фрицы, чтоб его...
- Вижу, - ответил Творогов.
Дед услышал, как мгновенно затрещали камешки под локтями воинов, как скрипнули металлические затворы. Подумал: "Ну, сейчас начнется... И ты, Мусий, первым костьми ляжешь в могилу..."
Бринцев, который уже с помощью Сафронова успел растянуть антенну на двух высоких валунах, услышав сигнал опастности, отпустил фиксатор катушки - провод лег на листья бурьянов.
Неспешно ступая с насыпи навстречу немецким солдатам, старик думал: "Умирать так и умирать... Жаль, старая бурчалка не увидит, как её Мусий... её вреднющий Мусий будет умирать. На боевом, можно сказать, посту".
Творогов окинул взглядом бойцов, словно охлаждая их излишне разгоряченный пыл:
- Передай: без команды не стрелять.
Бурка поднял голову, уши насторожились, ноздри втянули воздух. Копнул копытом землю и мелкие камешки посыпались в лицо Тройнику и Свиридову. Ваня встряхнув головой, спросил:
- Что это?
- Старшина ответил коротко и категорично:
- Молчи...
Чтобы заглушить голос воина, дед крикнул гитлеровцам:
- Господа солдаты... Осторожно! Этот конь, это самое... бешеный.
Фашисты захохотали. Один из них решительно пошел на Бурку.
Мусий только теперь заметил кольцо веревки в левой руке солдата.
Творогов сросся с землей. Пальцы, казалось, вот-вот продавят деревянный приклад автомата. Его беспокоило то, что в группе есть несколько необстрелянных. Командир не был уверен, что кто-то из них не сорвется. И откровенно боялся этого. Тем временем гитлеровец переложил веревку в правую руку и подошел к лошади.
Старшина Николаев бесшумно отсовывался назад, чтобы, в случае боя (а как здесь его избежать!), прикрыть больного Ваню. Фашист, явно обрадовавшийся, что прижал лошадь в углу между двумя кучами, уже собирался накинуть на его шею петлю. А может, ступив ещё пару шагов, увидит людей в пилотках со звёздочками и тогда ему будет не до Бурки?..
- Он болен ... У него нога, как его... кранк (Krank - больной нем.), старик стал смелее и тараторил следом за гитлеровцами.
Солдат раздраженно сплюнул. Он осторожно подкрался к лошади, замахнулся веревкой. В тот же миг Бурка выгнул шею и бросился прочь от насыпи. Фашист отлетел, как легкая рукавица. Второй драпанул на холмик. А дед Мусий, сбитый Буркой, распластался на земле. Дёрнулась и жалобно замекала коза.
Раздался выстрел. Еще выстрел.
Бурка встрепенулся и упал на землю. Гитлеровец спрятал свой "парабеллум" (Parabellum нем.), отряхнул военную форменную одежду, а уже через минуту оба двинулись в направлении города.
Дед Мусий поднялся на ноги. Его лихорадочно трясло. Только теперь он вполне понял, чем могла закончиться эта неожиданная встреча.
- Убил, гад, коня... - среди сорняков процедил старшина Николаев.
- Убил, - с сожалением подтвердил Творогов и тут же приказал старшине: - Проберитесь в правый отсек. Выясните обстановку.
Тройник ловко обогнул кратер карьера и добрался до юго-западной расщелины. Здесь почувствовал облегчение - солнечные лучи не били так сильно в голову, уже не жгли сквозь одежду. Свернув с полудня, солнце больше докучало тем, кто притаился в восточной части карьера. А здесь царила тень и, вообще, было спокойнее. Хотя до шоссе рукой подать, хлопанье гусениц и нытье моторов словно растворялись за земляным валом и не резили слух, как в дальних отсеках, где даже слабый звук, ударяясь о гранит, рассыпался звоном и гулом.
Первым Тройник увидел сержанта Лукашенко. Он лежал лицом вверх, подложив ладони под затылок. Лицо было обращено к блеклым облакам, лениво проплывающим над карьером.
Хотел заговорить с тезкой, но младший лейтенант Лапотников предостерегающе приложил указательный палец к губам: мол, не трогай, пусть отдыхает. Тройник подполз к Лапотникову:
- Как настроение на дальней заставе? - спросил в шутку.
Александр недовольно поднял брови:
- Курорт... Солнечные ванны. Радикулиты будущие выпариваем, будь оно неладно.
- И это не помешает. Профилактика!
- А они... Вон, видишь? Не греются на солнце, как мы. У них работа. У них - война. Лежим здесь на камнях, как ящерицы. Ждем, когда придут и пораздавливают сапогами!
- Капитан сказал передать: как зайдет солнце - двинемся, - придумал старшина, чтобы поднять настроение младшему лейтенанту. - Так что накапливайте энергию.
- Уже через край плещет, столько её накопили.
Из-за зеленой шевелюры бурьяна до Лукашенка доносится тот шепот, но ему лень прислушиваться. Вот уже несколько часов сержант выдыхает пластунский рейд - Николаю таки хорошо пришлось поработать.
Лукашенко думает о войне, о том, много ли значит один человек в ужасном кипении металла и смерти. А ещё о Нине. Осталась в Москве, а также, как и он, рвалась на фронт.
Представилось Николаю: добрался до родных белорусских мест и разыскал своих. А что, если встретится Анна? Не безразлична она Николаю и поныне... Такая светлая любовь загорелась в ранней юности! И так нелепо оборвалась - он что-то не так ответил, и Анна, обидевшись, сказала сопернику Николая:
- Хочешь? Присылай сватов. Только сегодня. А если не сегодня, то и никогда.
Пока Николай возвращался из института (ездил сдавать вступительные экзамены) и свадьба Анны отгремела.
Альфредо Фернандес уже некоторое время лежит лицом вверх. Сон не идёт. Капитан Творогов пока ещё ни одного дела не поручает. Говорит:
- Лежи, компаньеро-товарищ**************, отдыхай!
Вот и лежит. Мыслями, словно вёслами в тихом море, лениво двигает. Если не поворачивать голову, чтобы не бросались в глаза белые домики и ровный пустырь перед ними, то кажется, что это родная Испания. Под боком камень печёт. Сверху душное небо голубым одеялом укрывает. Таким же, как и на Пиренеях.
О, Альфредо вместе со своим другом Бургенио Северино належались уже на скалах. И в небе над теми скалами налетались. Бойцы республиканской армии. Не простые бойцы - лётчики! За родину, за свою многострадальную Испанию сражались. Но судьба оказалась злой мачехой.
Альфредо и Северино, как и многие их соотечественники, далёкими и только им известными путями шли, пока не выпутались из паутины франкистов*******************. В первый же день нападения гитлеровцев на Советский Союз, коммунист Альфредо Фернандес заявил: "Ваш враг - наш враг. Дайте оружие!" И вот, после двух месяцев обучения и тренировок, они сделали небесный прыжок, чтобы бороться против фашистов в их тылу. Говорят, не там высадились. Что касается Альфредо, то не всё ли равно, где воевать?.. Но капитану виднее.
Замаскировавшись среди свалки гранита, младший лейтенант Богодист следит за шоссе. Интересная арифметика получается: три последние часа мимо его сектора безостановочно ревут танки. Вырвавшись из города, они за концлагерем на полной скорости поворачивают налево и, как в зеленую пропасть, ныряют в лес.
Сначала механически, а затем вполне сознательно Михаил Васильевич после прохода каждого танка, клал на кучку небольшой камушек. Теперь, когда движение колонны прекратилось и шум моторов угас, можно было посчитать, сколько же вражеских машин сосредоточилось в придорожном лесу. Выходит более шестьдесят! Нужно доложить командиру.
Добрался до капитана, рассказал обо всём. Затем вдвоем сели под крутой глыбой и, разослав карту, долго обсуждали предстоящий путь группы. В небе загудел самолетик. Сделал один круг над окрестностью, затем второй, третий...
- Нам бы такой!.. Я вас, компаньеро-товарищи, всех-всех вывез бы из этой ямы, - говорит испанец Бургенио Северино.
Пока кружил стальной ворон, в карьере - никаких признаков жизни. А когда отлетел, снова ожили ребята: тихо заговорили, даже некоторых на шутки потянуло. Голос подал Богодист:
- Товарищи... Замри! Пусть командир отдохнет.
Кто был ближе, увидел, как у Творогова выпал из пальцев карандаш и голова склонилась на грудь. В секторе наступила тишина. Только дед Мусий за сорняками и кучугурами земли не утихал - всё переговаривался с Розой. Творогов сквозь сон слышит это добродушное ворчание, пытается тоже что-то сказать, но язык не подчиняется. А тут и мама пришла к нему. Склонилась, погладила ладонью по непокорной шевелюре:
- Ты бы сам, Сашуня, съел... А то похудел так, что шея, как тот стебелёк из воротника торчит...
Да-да, это он приехал домой на день с ремесленного училища. Отдал маленькой Клаве - сестре-щебетушке два пряника, а мать говорит, чтобы сам их съел. Съел бы, ох, как съел бы! В свободное от учебы время, когда ученики ремесленного училища сломя голову мчались на реку загорать или, растянув на двух столпах сетку, звучно пинали мяч, Саша спешил на деревообрабатывающую фабрику. Возил тачкой щепки, деревянные обломки. Переносил из цехов на склад готовой продукции стулья и другую мелкую мебель. Надо было помогать матери. Семья большая, но кормит всех только она. Да и сама после смерти отца часто болеет.
Никогда не забудет Саша тот день, когда умер отец. Шёл он из школы, весело размахивал книгами, перевязанными сыромятным кожаным ремешком, и думал о том, что только что рассказал учитель. В их селе Дровнове вскоре построят колхоз! Интересно, какой будет жизнь без этих напыщенных куркулей, без лишенных и ободранных. Получается, все равны, все будут дружными. Родной дом встретил шумом. По двору ветер гонял белые свитки сосновых стружек - двое соседей угрюмо чиркали рубанками, строили гроб председателю Дровновского сельсовета, Сашиному отцу...
Мама, пришедшая сыну во сне, на короткое время возвратила его в далёкое детство. Далёкое ли? Капитану Творогову полгода тому назад только перевалило за двадцать пять лет. Вроде и немного. Но судьба-химера не всем одинаковые года отводит: одному сладкие и красивые - как те конфеты, другому же чёрные и чёрствые - как залежавшаяся ржаная корка. Ещё и перцем приправит...
Сумерки наступали медленно, как-бы робко. Сначала в воздухе появилась едва заметная розоватость, которую остро пронизывали низкие и длинные лучи. Затем и розовость растворялась, сгущалась и заливала кратер карьера дурным испарением. Над привяленным бурьяном зароились подвижные столбцы мелкой мошкары.
- Командир!..- осторожно позвал старик Мусий.
- Что, дедушка? - отозвался Творогов.
- День, говорю, завтра будет такой же знойный.
- Дождя бы.
- Дождика нужно! Увядает всё... сохнет. Но дождика не будет.
- Так вы считаете: нам всем лучше уходить посадкой, вдоль шоссе? - неожиданно для деда спросил Творогов, так как мыслями опять вернулся к самому главному на данном этапе вопросу - как выбраться из этого гранитного хаоса.
- Конечно, лучше тудой. Только ж, надеюсь, вы не сейчас пойдете?
- Нет, нет.
- Лучше пусть стемнеет. Скоро, под вечер, убийства начнутся, - дед холодно указывая кивнул своим худощавым плечом и посмотрел в сторону лагеря военнопленных.***********************
- Убийства? - переспросил кто-то из бойцов.
- Да... Каждый вечер, это самое... Для устрашения, говорят. Тех, кто за день проявил какой-нибудь непослушание, стреляют перед строем.
- Вот звери!..- возмутился Николай Лукашенко, который тоже перебрался к группе.
- Не звери!, - возразил старик Мусий. - Таких зверей не бывает. Самый кровожадный зверь удовлетворится жертвой, это самое... и всё. А эти - ненасытные. Сатанинские людоеды!
Командир группы передал условный сигнал: "Все ко мне". Нужно было готовиться в путь, а перед этим послушать сообщение Совинформбюро. Так решено в подмосковном лесу: при любых обстоятельствах группа должна дважды в сутки узнавать о событиях на фронте. Это, по мнению полковника Медведева, будет придавать бойцам силы, сглаживать чувство оторванности от армии и страны.
Утром, конечно, Творогов, не осмелился бы на такое: под самым носом у фашистов слушать радиопередачи из Москвы. За день пришли в себя, "обжились" в каменном "мешке" - опасность вроде бы отступила, а у кого она ещё лижет душу, пусть очищается от страха, пусть берет пример с командира, как надо выполнять приказ старших в любых обстоятельствах.
Радист Николай Бринцев, клацая на щитке рации тумблерами, хитро щурится санинструктору Бастионову:
- Вот ты, Гомер, биолог?
- Ну и что?
- Ну, наверное, это почти что-то родственное с химией. Правда?
- Ага, как радист Бринцев с дедовой козой.
- Один ноль в твою пользу. И все же скажи мне: из чего состоит воздух?
- С кислорода, водорода, азота, углерода...
- И всё?
- В основном да. А что, Коля?
- Эх, ты химик-алхимик! На вот - послушай. Воздух в основном состоит из музыки и песен.
Бринцев протянул наушники, и в душу Гомера хлеснуло теплом и нежностью. Симфонический оркестр Большого театра исполнял "Болеро" Равеля. Не раз Бастианов отдавал последние рубли со своей скудной студенческой стипендии, чтобы попасть в этот храм искусства.
Музыка была тихим прибоем о берег нежной, чувственной души. Била и выпаласкивала из мысли тревогу, а из тела усталость. И Москва ... Далёкая-далёкая Москва вдруг стала рядом с Гомером, как единый живой организм. Вот он сидит на высокой галерке - верхнем ярусе зрительного зала театра, видит под собой разноцветное озеро партера - нижний этаж зрительного зала с местами для публики. И не нужно Гомеру высшего счастья, не нужно большей радости. Только бы тишину и океан музыки, в котором величественно плывут двое влюбленных. Эта музыка всегда делает с парнем что-то непостижимое. Будто бы не какие-то далекие влюбленные, а он со своей кареглазой подружкой-студенткой, обнявшись, плывут к светлому берегу счастья.
И вдруг резко оборвалась музыка.
- Говорит Москва. От Советского Информбюро.
И уже не галёрка театра, а остробокие камни под Гомером. А внизу не партер с его разнообразием платьев и костюмов, а мертвая лужа с беспорядочными бликами предвечернего неба.
Бринцев выхватил из рук Гомера наушники.
- Внимание... - тихо обратился к собратьям. - На Харьковском направлении враг делает отчаянные попытки прорвать нашу линию обороны. На Изюм-Барвенковском - Красная Армия ведет оборонительные бои. На других фронтах существенных изменений за последние сутки не произошло. Вот еще... данные за неделю с 24 по 30 мая. Слушайте... уничтожено 432 немецких самолета. Наши потери в воздухе за это время - 134 самолета... Всё, больше ничего не сообщают...
И в сердце каждого словно оборвалось страстное чувство близости с Отечеством, товарищами по лесному лагерю, своими домами... оборвалось и в одно мгновение удалилось на тысячу километров. Тишина в карьере. Тишина вокруг. Как будто весь мир обезлюдел. И вдруг ту завесу тишины жестоко, безжалостно прервала пулеметная очередь. Так близко, как будто над головами кто-то изо всех сил ударил по огромному окну. Осколки брызнули и посыпались на дно карьера, на зеленый глаз воды, в котором только отражалось небо.
- И сегодня смерть не обошла несчастных... - дед Мусий стащил с головы фуражку и перекрестился. - Прими их души, Господи...
- Это расстреливают наших братьев, - глухо сказал капитан Творогов. - Запомните, товарищи, эти выстрелы.
- Запомним...
Те едва слышные слова звучали твердо, болезненно. Как клятва мести.
Сумерки... Долгожданные сумерки уже распростерли свои широкие крылья над карьером, лугом, над шумным пригородом, который за день натрещал в уши десантников. Всё меньше и меньше машин на шоссе. Только доносится спешное пыхтение паровозов, которые время от времени пробегают за лесом. Даже дед Мусий не спеша заворачивался в плащ-невидимку.
Вечер!
Из дома дедушки донесся сухой скрип двери, а за ним такой же сухой и скрипучий голос:
- Де-да! Эй, деда! Какая нечистая тебя там привязала?..
- Товарищ командир... - в голосе старика нескрываемое беспокойство. - Я уже, это самое... пойду. Потому что эта сумасшедшая может и сюда припереться. Ей недолго.
- Идите, дедушка. Спасибо вам, - тепло сказал капитан.
- Счастливо, сыночки! - дедушка едва поднял с головы фуражку.
- Де-да! - всё настырнее кричала бабка.
* (Сосуды, ведра, в которые доят молоко.)
** ТОЛОКА - В толоке односельчане работали сообща, вместе, добровольно и бесплатно. Обычно тот, для которого работали, угощал работников. Также обычным делом было окончание толоки народными гуляньями с танцами и песнями.
**** "Па рацэ далёка
рушнiкi плылi."
Автор книги, очевидно, сознательно допускает здесь ошибку, которую можно оправдать лишь огромной популярностью послевоенной белорусской народной песни "Ручники" или "Рушники" (Рушнiкi - бел.) в исполнении советского вокально-инструментального ансамбля ВИА "Перняры" (1969 - 1998).
Дело в том, что автором текста песни "Ручники" была Гертруда Петровна Соколова, известная под псевдонимом - Вера Верба - белорусская поэтесса, переводчица (14.01.1942 — 15.07.2012). Стихотворение "Ручники" долгое время принимали за народное творчество, а ВИА "Песняры" положили его на музыку и получили хит. Сам рушник (вышитое полотенце) – это символ семейного счастья в Белоруссии. Он должен быть в каждом доме, чтобы в нём всегда были любовь и счастье.
Поэтому Лукашенко никак не мог петь эту песню в самолёте в мае 1942 года, так как она появилась гораздо позже и на момент написания этой книги Курильчуком Николаем в 1979 году была весьма популярна в Белоруссии (ныне Белорусь). Наверное поэтому автор книги сознательно допустил эту неточность в связи с народной популярностью этой песни.
Стихотворение "Рушники". Вера Верба (.....год)
"А в субботу Янка ехал у реки,
Под ветлой Алёна мыла рушники.
Покажи, Алёна, броды земляку,
Где тут переехать на коне реку?»
«Отцепись ты, хлопец, едь а хоть куда, –
Видишь: замутилась чистая вода!»
И в печали Янка головой поник,
Упустила девка беленький рушник.
«Янка, мой соколик, помоги скорей,
Рушничок сплывает от моих очей!
Любая Алёна, я воды боюсь!
Поцелуй сначала – вдруг я утоплюсь!»
Конь остановился под ветлой густой.
Целовала Янку Лена над рекой.
Стало тихо-тихо вдруг на всей земле, –
Рушники всё дальше плыли по реке…"
Текст песни "Рушнiкi" ВИА Песняры (....год)
(Н.Петренко - Г.Соколова)
"У суботу Янка ехаў ля ракi,
Пад вярбой Алёна мыла рушнiкi.
- Пакажы, Алена, броды земляку,
Дзе тут пераехаць на канi раку.
- Адчапiся, хлопец, едзь абы-куды,
Не муцi мне толькi чыстае вады.
Ў маркоце Янка галавой панiк,
Упусцiла дзеўка беленькi ручнiк.
- Янка, мой саколiк, памажы хутчэй,
Ой плыве, знiкае рушнiчок з вачэй.
- Любая Алёна, я ж вады баюсь.
Пацалуй спачатку, бо я утаплюсь.
Супынiўся гнедый пад вярбой густой,
Цалавала Янку Лена над ракой.
Стала цiха-цiха на усёй зямлi...
Па рацэ далёка рушнiкi плылi."
Перевод песни на русский язык -
"В субботу Янка ехал возле реки,
Под ивой Алена мыла полотенца.
- Покажи, Елена, броды земляку,
Где тут переехать на коне реку.
- Оставь, парень, езжай куда угодно,
НЕ муцi мне только чистой воды.
В маркоцi Янка головой поник,
Упустила девка беленький полотенце.
- Ваня, мой соколик, помоги кутчэй,
Хоч плывет, исчезает ручнiчок из виду.
- Любая Алена, я же воды боюсь.
Поцелуй сначала, потому что я утаплюсь.
Супынiвся гнедый под ивой густой,
Целовала Ваню Лена над рекой.
Стало цыха-цыха на всей земле ...
По реке далеко полотенца плыли."
***** Раструбное - имеющее на одном конце расширение, так называемый - раструб.
****** Мусий - синоним библейского имени Моисей
******* Лирник - музыкант-певец, аккомпанирующий себе на старинном струнном щипковом инструменте (хордофоне), - Лире.
******** Клевец, клювец, келеп, чекан – небольшой боевой топор с молоточком.
*********Бурка (кличка коня) или Гнідко (укр.) конь - красновато-рыжей или тёмно-рыжей масти с черным хвостом и черной гривой.
Компаньеро*************** compañero - в переводе с испанского - товарищ, партнёр.
Франкисты****************** - последователи Франсиско Франко - генерала, диктатора Испании, превратившего страну в тоталитарное государство (1936-1975 г.). В течение Второй Мировой войны Франко, объявив нейтралитет, принимал то одну, то другую сторону, в зависимости от того, кто в текущий момент побеждал. Однако секретные документы, выпущенные в 1946 году показали, что у него были близкие связи с фашисткой Германией и планы войти в войну и стать на сторону Гитлера.
Воздушный поток развеял белую пелену, и у Творогова заледенело в груди. Среди прядей тумана, роились над землей, четко вырисовывались силуэты домов. Чуть дальше торчали заводские трубы, виднелись купола собора...
"Город? Откуда он здесь?" - удивился капитан. Его ноги ударились обо что-то твердое. Подошвы споткнулись и Творогов полетел в пропасть.
Кто-то подхватил стропы. Капитан висел над отвесным гранитным срезом. Болело колено, с ободранной щеки сочилась кровь.
- Сейчас, товарищ капитан. Сейчас ... Вытащим вас ... - приглушенно доносилось сверху.
Покачиваясь над обрывом, Творогов лихорадочно рассуждал: "Откуда взялись горы около Мухоеды? Знаю же эту местность ... Леса, болота ... Но скал, тем более, населенных пунктов с заводскими трубами видеть там не приходилось..."
Товарищи освободили командира из плена строп, и он, осмотревшись вокруг, понял: не высокая гора держала его - парашют занесло в глубочайший гранитный карьер, на дне которого, как в воронке громадного кратера, зеленеет живой глаз воды. Вокруг карьера распростерся пустырь. Ровный как стол, и вытоптанный, как торговище. Только на бруствере**, который вокруг облегал карьер, сквозь серую каменную мелочь виднеются лоскутки коричневатой почвы. На них разрослись бурьяны, горчаки и лопухи. Да такие высокие и лиственные, словно лесная поросль молодых деревьев. От карьера прямо до шоссе, которое протянулось километра на полтора, вьется белый, как будто залитый молоком, ров. Капитан определил: это ромашкой заросла дорога, по которой когда-то возили из карьера гранит. Над всем этим висела пелена тумана, словно необозримое покрывало, нежно потрагиваемое ветерком. Клубы тумана то спускались до самой земли, застилая жилища, то поднимались вверх - над остроконечными тополями - и тогда становились видными многоэтажные дома. Ближайшие домики не слишком заслонены туманом. Они казались такими мирными и заманчивыми, что капитану хотелось повести к одной из них свою группу и сказать первой же хозяйке:
- Мамаша, нам бы умыться и отдохнуть с дороги.
Однако всё это было кратковременной иллюзией. Александр уже полгода действовал на оккупированной фашистами территории, поэтому хорошо знал: не каждый дом гостеприимно откроет перед ним двери и не каждый хозяин приютит незнакомых людей. Ужасный оккупационный режим, принес в города и села средневековое рабство (с экзекуциями, уничтожением подозрительных, а следовательно, и со страхом смерти), скрыл искренность добрых людей и напрочь сорвал маски порядочности со всяких злодеев и подлецов.
В угол карьера, куда приземлился капитан, собрались остальные десантники. Помощник командира группы, младший лейтенант Богодист наклонился к красноармейцу Куренному и шепнул:
- Филипп Иванович, на стражу. Ваш сектор - город. Следите как можно внимательнее.
Куренной на год младше Богодиста, к тому же он - рядовой, поэтому мысленно гордился, что помощник командира обращается к нему по имени и отчеству. Филипп Иванович умеет пошить моднейшие туфли, в которых, по его же определению, любая женщина похожа на принцессу, а вот ответить согласно строевому уставу не решился - вместо привычного "Есть!" сказал по-граждански:
- Хорошо, товарищ младший лейтенант. Иду!
- И не высовывайтесь, уже предупредил Творогов.
- Есть! - поправил свою забывчивость Куренной. Он перевёл предохранитель в автомате и пополз между камнями туда, где начинается пустырь.
ЛУКАШЕНКО ПЕРВЫМ ИДЕТ В РАЗВЕДКУ...
- Товарищ сержант, - обратился капитан к Николаю Лукашенко. - Вам задание: пробраться к лесопосадке. Вон к той полоске, - Творогов рукой наклонил к себе Николая, чтобы он мог заглянуть в просвет между лапухами. Видите?
- Так точно, товарищ капитан.
- Выясните, безопасно ли отправиться группе в том направлении.
Сержант кивнул головой и пополз пустырем.
Не без оснований остановился командир на кандидатуре Лукашенко. Детство Николая прошло на Могилевщине. Улочки Мстиславля, где он рос, тотчас переходят в тёмные тропинки среди густых боров. Лес - стихия Николая. В течение семи последних лет, когда он учился (сначала в Могилёве, а затем - в аспирантуре Московского литературно-философского института имени Чернышевского), лес снился ему по ночам, вспоминался на лекциях. И вот теперь, сразу же после десантирования, Николай первым идет в разведку - к недалекому зеленому массиву.
Позади - метры, преодоленные с удивительной легкостью. Сколько их? - сто, а может, тысяча? В душу закрадывается тревога. Если сначала редкая, низкорослая полынь казалась таким-сяким прикрытием, то теперь она совсем поредела. Как будто вмиг наклонился к земле. Впечатление такое, словно вокруг ровный плац. Чтобы избавиться от неприятного ощущения, Лукашенко пополз как можно быстрее.
Время шло медленно. Выбившись из сил, Николай остановился, оперся головой на руку. От непривычки невыносимо болела шея. В тишине звучно тикали часы. Посмотрел вперед - зеленая лента посадки будто отдалилась.
Несмотря на усталость, жгучую боль в локтях и коленях, Лукашенко всё дальше и дальше полз от карьера.
Десантников охватила тревога: как только сержант исчез из поля видимости, слева вынырнул и пустился ему наперерез пассажирский поезд. Творогов аж глаза закрыл - Николай должен был быть именно там, где проходила железная дорога.
Командир оценивал положение, в котором оказалась группа. Обстановка осложнялась. Уже совсем рассвело, и туман рассеялся. Крайние дома стояли недалеко, поэтому любой житель мог заглянуть в карьер. Надеялись на зеленый массив, а оказалось, что в том направлении - действующая железная дорога...
Перед глазами Николая всплывают товарищи, в смятении, во взглядах - едва скрытая тревога. Такими они запомнились ему, когда отправлялся в разведку. "Может, именно в этот момент ребят подстерегает опасность?" - подумал Лукашенко и какое-то острое, должно быть, при других обстоятельствах не так, как сейчас, выразительное чувство общности разных по возрасту, национальности и характерам людей наполнило его сердце. Там, в подмосковном лагере, это было привычным, обыденным, а тут аж пробудило боль в груди.
И вдруг под Николаем вздрогнула земля. Мелко, словно кто-то неподалеку топнул огромной ногой, и волны от того топота покатились по сторонам.
Достал из-за пазухи пистолет, приготовил гранату ...
Опять дрогнула земля.
Встревоженно поднял голову - поблизости никого. Между тем стучало всё сильнее и сильнее. Николай никак не мог понять, что вызывает такой напряженный звук, который постепенно переходит в лязг и свирепое шипение.
Те несколько минут, с тех пор как десантники увидели поезд, Творогову показались вечностью. Над сержантом нависла смертельная опасность, а ничем не поможешь.
- Николая заметят, считай, и нас разоблачат, - сказал командир своему помощнику Богодисту, а остальным товарищам приказал: - Приготовиться. Будем пробиваться через шоссе.
- Там же машины... Вот, движется целая колонна, - наклонившись к капитану, сказал младший лейтенант Лапотников.
- Прекратить разговоры! - перебил Творогов и по волне добавил: - Не в город же отступать...
Поезд, как черный меч, кромсал зеленое пространство. Он разбудил пригород. Около домов появились жители. Зазвенели подойники*. Откликнулись коровы.
Бойцы лежали и согревали ладонями оружие. Тринадцать пар глаз до боли вглядывались в закопченную череду вагонов.
Творогов нервничал: чем дальше, тем всё больше появлялось новых трудностей. С юга - неизвестный город, с севера - действующая железная дорога, а с западной стороны - автомобильная трасса, по которой уже пошел поток вражеской техники. Машины растянулись длинной колонной, ожидая, пока откроется шлагбаум. Где же этот проклятый город на карте? А она, карта, как нельзя лучше - со своими зелеными, синими, желтыми пятнами, тонкими жилками рек и дорог, - без привязки к местности ничего не стоит.
Истекают минуты, а от Лукашенко ни звука. Если бы Николая обнаружили фашисты, то он открыл бы огонь и выстрелы были бы слышны - расстояние не более двух километров. Схватили неожиданно? Нет, парень он крепкий, тренированный. При самых сложных обстоятельствах сумел бы подать сигнал тревоги.
Командир успокаивает товарищей и ждет. Ждет...
Каменистая земля содрогается, колеса поезда мелко стучат на стыках рельсов. За окнами вагонов - гитлеровцы в зеленых мундирах. Ранее так близко Николаю приходилось видеть фашистов только в кино. Тогда думал: встречусь лицом к лицу - буду стрелять, руками буду душить, как крыс. Теперь, прижавшись к земле, боится пошевелиться, потому что понимает: броситься на поезд только с пистолетом и гранатой - безрассудный поступок.
В переднем вагоне кто-то прильнул к стеклу и, Лукашенко показалось, смотрит на него. Сержант затаил дыхание.
Поезд будто замедляет ход. Вот-вот остановится...
Николай втягивает голову в плечи и закрывает глаза.
Стихает грохот колес...
"Неужели конец ?!" - лихорадочно пульсирует мысль. Николай открывает глаза: нет, поезд не останавливается, мимо пробегает товарный вагон. Последний! Но в заднем тамбуре - двое солдат у установленного на тонких ножках ручного пулемета. Склонились на спинку. Вглядываются...
"Ну, эти не пропустят...» - замирает Лукашенко, даже воздух выдыхая из грудей, чтобы стать более незаметным. Ожидает смертоносной очереди. Один из охранников поезда протянул руку к пулемету. Николай представил, как подпрыгивают и падают, скошенные свинцом стебельки полыни, как маленькие воронки от пуль приближаются к нему...
Поезд грохочет все дальше и дальше.
"Наверное, не заметили", - немного успокаивается Николай и, не дожидаясь, пока утихнет грохотание, пересекает ещё окутанные пылью железнодорожные пути.
Чем ближе тускло-зеленая полоса посадок, тем спокойнее на душе... К тому же, из-за густой сосновой шевелюры выглянули-улыбнулись сержанту первые солнечные лучи. Лес ожил - защебетали, запиликали птицы.
Под первой же сосной Лукашенко, оглядываясь, полежал немного и встал на ноги. Распрямив одеревеневшую от ползания спину, вдохнул полной грудью, настоявшегося на хвое и молодых листьях воздуха. Ноги напряженно шли по блеклой, размягченной росой пряди из хвои. Шел всё дальше и дальше вглубь лесочка, чтобы разведать путь для всей группы... Посадка, правда, молодая - жидкие полоски сосенок растворялись меж толстенными пнями.
Николай продвигается осторожно, поперек посадки. Прежде чем ступить на междурядья, бросает пристальный взгляд сначала в один конец, а затем в другой. Сержанта удивляет, что ни у кого из жителей пригорода не возникло желание пойти в утренний лес. Ну, хотя бы сухих веток наломать на разгар или корову выгнать на ароматное пастбище.
Среди сосенок выглянула поляна - озерцо солнца, пересекающееся легкими тенями. Далее начинается старый лес. Толстенные дубы, косматые березы...
"Километров два пройду и, если не обнаружу ничего подозрительного, вернусь к ребятам, чтобы вывести их из ямы", - подумал Лукашенко. Он пристально осмотрелся вокруг, вышел на поляну.
И вдруг какая-то непостижимая сила толкнула сержанта в грудь, в голову ... Что это была за сила? Лукашенко так и не понял: выкрик чей-то чей, грохот мотора или естественное предчувствие. Едва успел спрыгнуть с сосенки, как с другого конца поляны - из-под двух ветвистых дубов - на большой скорости выскочил мотоцикл. Подпрыгивая на кочках, он мчался прямо к Николаю. На мотоцикле сидело трое гитлеровцев.
Спрятавшись между разлапистыми ветками, Николай отогнул усики предохранителя на гранате. Сердце уже не стучало, как при встрече с поездом, а как бы замерло. Молниеносно проносились мысли.
Вот тебе и тишина...
Вот тебе и глухомань...
Если ребята услышат взрыв гранаты - будут знать, что здесь не безопасно.
Медленно отводит руку с гранатой, размахивается.
Только бы в коляску...
Попасть бы в коляску!
Творогов морщит лоб... Проходит три часа, как Лукашенко пополз в разведку и как в воду канул. А здесь обстановка все больше усугубляется. Солнце взошло высоко. Улицей, которая пролегает между ближайшими домами пригорода, слоняются гитлеровцы, полицейские и еще какие-то люди в желтых мундирах. Вероятно, венгры или румыны.
В сумерках многогектарный старый карьер казался если не крепостью, то, по крайней мере, неплохим укрытием. И когда вечерело, он как бы уменьшился, мельчал, серые отсеки с густыми лопухами становились похожими на щели, которые годятся разве что для детской игры в прятки.
Командир понимает: надо искать выход из трудного положения. Люди готовы выполнить его приказ. Но приказ должен быть разумным! Распределить людей по отсекам карьера? Но не карьер же прилетели за тысячу километров охранять... Необходимо двигаться. Чем быстрее, тем лучше. Но куда?
Выяснить бы местонахождение, тогда можно и о маршруте позаботиться. А как выяснить? Послать бы кого-то в город... Если бы при вылете хоть один гражданский костюм прихватили! В красноармейской форме далеко не уйдешь. Во-первых, неизвестно что там, за пустырем и колеёй... А во-вторых, с Лукашенко не было договоренности о запасной явке на случай немедленного ухода группы.
Творогов испытывает на себе любопытные взгляды подчиненных. Они ждут его решения. Лицо его помощника - младшего лейтенанта Богодиста - сосредоточено. Тоже мозгует. О чем-то перешептывается с Лапотниковим, который лежит сразу за Богодистом.
- Михаил Васильевич, - Творогов позвал помощника. - Подсовывайтесь ко мне. И Лапотникову передайте.
Чтобы над головами не качался бурьян, оба подползли осторожно. Ранее Богодисту уже приходилось выходить из окружения, и теперь он ведет себя не так скованно, а вот Александр Лапотников передвигается настолько неуклюже, что Творогова охватывает огорчение. Товарищи устраиваются на граните. Капитан спрашивает:
- Как оцениваете обстановку?
Каких-либо особых открытий услышать не ожидал - хорошо понимал, - они попали "в мешок". Хотел проверить настроение, стойкость помощников в сложной ситуации.
- Обстановка? Хуже не бывает, - кисло ответил Лапотников.
- Бывает, едва улыбнулся Богодист.
- Что предлагаете? - продолжал командир.
- Ползти, - выпалил Лапотников, и капитан сделал вывод: излишне нервничает.
- Позвольте, я попробую пробраться к крайней хате, - неспешно предложил Богодист.
- Да ты что?! - удивился Лапотников. - Жить надоело?
- Надо же, наконец, выяснить, где мы - не успокаивался Богодист.
Вдруг у крайнего дома поднялся крик. Все трое подняли головы и увидели: городом бежит женщина в белом платке. Маленькая, кругленькая, как тот цыпленок. А за ней - немец.
- Люди добрые, помогите! - отчаянно кричала беглянка, пока не скрылась за воротами двора.
Гомер Бастианов щелкнул затвором автомата и поднялся на колени:
- Гад!
- Отставить! - строго прикрикнул Творогов.
Александр укоризненно покачал головой, и озлобленное пламя в глазах Гомера угасло. Парень положил оружие на разогретый солнцем гранит.
Женщина кричала по-украински, - впоследствии сказал Богодист. - Я уже не один раз в перекликании улавливаю украинские слова.
- Ну и что? - спросил Лапотников.
Творогов молча смотрел на Богодиста, как-будто взглядом спрашивая о том же, что и Лапотников. Затем возразил:
- Нет... Не может быть, чтобы летчики так ошиблись. От Мухоедов до ближайшего украинского села восемьдесят километров.
- Гадать не привык, Александр Федорович, - нахмурил брови Богодист. - Говорю то, что слышал. Отпустите в разведку. Язык украинский знаю.
- Нет, вы только послушайте его!.. - удивился Лапотников и добавил с иронией в голосе: - Так с кубиками в петлицах и пойдешь?.. Так хоть начисти их, чтобы блестели.
- А идти нужно... Иначе не установим наших координат, - обронил командир. - Вот только как быть с одеждой?
- А я без рубашки. И босиком. Только в штанах. Вымажу их глиной, возьму вот эту доску, наложу на нее камней и... Одним словом - сам себе строитель. Дом, мол, рушится... Надо бы подрихтовать, пока совсем на один угол, как собака на задние лапы, не сел... - Михаил скривил лицо и сразу стал похож на сельского мужика, простоватого, даже немного глуповатого.
Богодист вспомнил, как перед войной приехал в отпуск в родное село Онищенки, что под Кременчугом, и помогал соседу обкладывать стены дома глиной. Там как раз была толока** - людей собралось тьма! Односельчане радовались, что к группе присоединился и их земляк - командир пограничник... Вот и теперь он готов идти "мазать глиной", чтобы как-то ускорить выход группы из этой западни.
Ну, и Михаил! Ну и выдумщик! - улыбнулся Лапотников. - Только испачкайся хорошенько.
- За этим дело не станет, - отшутился Богодист и обратился к Творогову: - Тогда разрешите, товарищ капитан.
- Хорошо, - командир положил разогретую ладонь на запястье правой руки Михаила и крепко пожал. - Только благополучно возвращайтесь, товарищ младший лейтенант.
Лукашенко в правой руке держит гранату, на указательном пальце левой руки - кольцо. Дернуть - и чека выпустит на свободу смерть. Громыхающую, неумолимую, словно сказочного джина, закрытого в стальную потрескавшуюся рубашку.
"Вот и всё, Нинуся...- горячая мысль ударила в голову. - Перед вылетом послал тебе фотографию. Получила? Останется от меня только снимок, а сам я навеки поселюсь в моей родной Белоруссии..."
Мотоцикл, как бешеная собака, рычит, гребёт колесами землю с травой - мчится через поляну. Всё ближе и ближе к Николаю. От силы три десятка шагов осталось... Самое время бросать гранату. Там, под Москвой, на тренировках это хорошо получалось.
Еще мгновение...
Мотоцикл как будто испугался мыслей Николая - сбавил скорость и, приняв в право, пронёсся по ту сторону сосенок, под которыми притаился сержант. Аж горелым бензином обдало...
"Бежать!..." - надежда на спасение оттолкнула Николая от укрытия.
Шаг.
Ещё шаг...
Лукашенко убегал от смерти, сначала даже не сориентировавшись, куда направляется...
Остановился, как вкопанный: по очень высоким соснам, которые казалось, верхушками накалывали на себя серые облака, находился толстый, прорезиненный провод. Только теперь Николай понял, почему здесь так пусто - в лесу находятся какие-то военные объекты, пристально охраняемые фашистами. Ребят сюда не поведешь - это ясно. Так что, скорее - к карьеру. Нужно сообщить, что в этом направлении путь закрыт.
Но разведчик не мог уйти оттуда, не выведав секрета. Сержант Лукашенко снова навалился на стертые колени и локти. Правда, здесь передвигаться было легче - между соснами-великанами густо поднималась невысокая, чуть выше пояса, молодая поросль.
Вскоре провод привел Николая к проволочной изгороди, за которой возвышались огромные цилиндрические резервуары. Поверх них расстилалось зеленое кружево маскировочной сетки. Недалеко от одной цистерны стояли два бензовоза. Около них возились шоферы в синих комбинезонах.
Сержант замер, прислушался. Где-то как будто зарычала собака. И вдруг ударил пулемёт. Раз. Второй раз. Третий...
Луна донесла стрельбу к пригороду и рассыпала её над пустырем. В первое мгновение показалось, что из домов тоже стреляют...
Ладонь Творогова вздёрнула правое запястье Богодиста. Михаил Васильевич почувствовал, как пальцы капитана вмиг похолодели.
БОГОДИСТ ИДЁТ ВТОРЫМ В РАЗВЕДКУ...
"Прощай сержант Лукашенко... - в отчаянии подумал Творогов. - Извини, что послал тебя на смерть. Прости, но кто-то должен был идти. Вот ещё одного посылаю... На этот раз - моего помощника".
- Идите, Михаил Васильевич...- холодные пальцы командира до боли сжали руку Михаила. - Только быстрее возвращайтесь.
Капитан смотрит на Богодиста, а видит улыбающиеся, лучистые глаза Лукашенко. И песня Николая всплывает в памяти:
"Па рацэ далёка
рушнiкi плылi."
- на белорусском.
Перевод -
- на белорусском.
Перевод -
"По реке далеко
полотенца плыли"Последняя песня, которую сержант пел в самолете...****
- Живым возвращайтесь, - пытается через силу улыбнуться Творогов.- Слышите, Богодист? Живым!
Младший лейтенант еще на границе прошел хорошую школу маскировки. Чтобы не раскрыть место укрытия товарищей, он незаметно переполз в соседний, гораздо меньший, карьер и уже оттуда, прихрамывая, понёс на обломке доски кучку камней, чтобы "поправить дом". За ним пристально следили десантники. Ведь каждому он был близким и дорогим человеком. А Творогова еще больше мучил вопрос: не допустил ли он ошибки, отправив безоружного побратима на стопроцентный риск?
Михаил и сам сознавал, что шансов на счастливое возвращение немного. Но понимал и то, что вся война состоит из рисков тысяч и тысяч таких же, как и он. Нужно привязаться к местности, сделать всё возможное, чтобы группа выполнила боевое задание. Ради этого пошёл на смерть сержант Лукашенко. Ради этого идёт и он, младший лейтенант Богодист. Ради этого пойдет каждый из тех, кто тревожными взглядами смотрят ему в спину, желая удачи.
Легкость, с которой младший лейтенант предложил себя для небезопасной разведки, не является свидетельством какой-то легкомысленности. Он хорошо понимал, какое сложное перед ним задание. Более того, заранее определил, каким образом должен сообщить друзьям о названии города, если даже попадёт во вражескую западню. Вот только бы выяснить это название... Тогда закричит изо всех сил: "Я здешний! Не трогайте меня, я местный. Я же родился в этом городе!" И назовёт, в каком именно. Товарищи услышат - поймут, что означает его оправдания перед фашистами.
Михаил Васильевич шаг за шагом идёт по тропе, которая, возможно, ведет к смерти.
И камни на доске все тяжелеют. Ещё и шуршат тревожно.
Шаг - "шорх", шаг - "шорх-шорх..."
Поднимает глаза, останавливается со своей ношей. Перед ним - пожилая женщина с охапкой постиранного солдатского белья.
- Куда тебя несет? - с дрожью в голосе, ещё не взглянув на Михаила, спрашивает старуха.
Ветер слегка покачивает белую штанину с длинными веревками. Младший лейтенант не сразу смекнул, что те слова были сказаны ему.
- В доме конвой... А ты... к черту в зубы.
Богодист видит, как женщина дрожит, как перекосилось и побледнело от страха её лицо. Оно всё в морщинах и в оспенной сыпи.
Какой это город?
- Господи!.. Ты, бедненький, с ума сошёл...
- Скажите: какой город? - умоляет Михаил.
- Да Житомир это. Жи-то-мир...- слова женщины прозвучали, словно удар по темени. - Какой-нибудь выглянет в окно - окажешься в живой могиле.
Старуха лишь взглядом указала на высокую проволочную изгородь, от которой ветерок доносил трупное зловоние.
- Житомир, говорите? - переспрашивает Богодист, мысленно умоляя судьбу, чтобы женщина поправилась и назвала какой-нибудь другой город, значительно ближе к Мозырским лесам. Но чуда не случилось.
- Достоишся ты...- и развернулась, чтобы уйти прочь, но, ступивши два шага, оглянулась: - Вот, за сарай... лугом... и в малую сосновку. Там пересидишь до вечера... В старый лес не ходи... Охрана там большая...
Ещё какое-то мгновенье, и хозяйка, посыпанная оспенной сыпью, исчезла в темной прихожей дома. А кругом Богодиста, как беспокойные пчёлы, роятся слова: "За сараем... лугом... склады... охрана...". Затем они смешались с пьяными криками немцев, которые звучали из открытого окна. Те звуки словно разбудили воина. Он подошел до сарайчика, неспешно сложил под стену камни. Глядя со стороны: хозяин и всё тут...
Творогов едва оторвал взгляд от Богодиста, который, притворно прихрамывая, шел от дома между двумя рядками листатой кукурузы. Бросил взгляд направо и похолодел: старший сержант Бастианов и рядовой Сафронов, переживая за младшего лейтенанта, высунулись посреди лопухов. Так и кажется, что вот-вот выпутаются и побегут к Михаилу.
- Вы что? Чёрт вас побери! - закричал капитан.
Содрогнулся Бринцев, который с рацией должен быть всегда рядом с командиром. Как будто ветром сдуло поверх лопухов Бастианова, Сафронова и ещё кое-кого из нетерпеливых.
- Передайте: Завалия ко мне!
Младший лейтенант Завалий уже через минуту лежал рядом.
- И вы вместе с ними рот раззявили. Дежурить я буду?!
Казалось, сердитый шёпот горячим прибоем плеснул по карьеру, потому что все притихли. От того, что рассердился капитан. И ещё от волнения: удастся ли Богодисту дойти до карьера или нет?
Тем временем Михаил Васильевич продвигался медленно. Внешне он как будто бы сонный, да и в душе уже закрадывался страх. Кончилась борозда, обсаженная кукурузой. Только минует грушу-дичку и окажется на голом пустыре.
Выглянул из-за груши на сторожевую вышку, на перекрестке концентрационного лагеря, и замер. Розтрубное***** дуло на конце ручного пулемета свесилось в его сторону. То дуло, подобно глазу смерти, следило, когда он выйдет из-под зеленых одежд.
Богодист ныряет под ветви, которые своими кончиками дотрагиваются до травы. Прохлада. Даже пахнет дикими грушами, хотя пузыри груш размером - с горошину.
Среди двух валунов гранита, громадных, как железнодорожные вагоны, дежурит красноармеец Свиридов. Тихий, с задумчивыми глазами, он кажется даже нелюдимым. Но Иван - парень добрейшей души. Ещё с детства брошенный отцом, он испытал в детстве много лишений и всякого горя. Но не озлобился на людей - наоборот, тянется к ним, как жаждущий росток к росе.
К Свиридову подполз младший лейтенант Завалий.
- В моем секторе нет ничего подозрительного, - сообщает дозорный.
- Ты спал? - спрашивает Завалий.
- Нет, что вы!
- А глаза почему красные?
- Не знаю...
- Больной? - младший лейтенант прикоснулся ладонью ко лбу Ивана. - Да у тебя жар, Ваня!
- Возможно. Чувствую себя неладно. Будто сетка на глазах... И в голове путаница... - у Свиридова вздрогнули пересохшие губы. - Да вы не обращайте внимания... Это мелочь... Я могу...
- Всё сказал? Ну, а теперь лезь под лопухи - в тень. Подремай.
- Я буду дежурить! - Свиридов даже привстал на колени.
- Отставить! - решительно сказал Завалий. - Николаев, на стражу.
Из зеленого укрытия вынырнул старшина. Свиридов обиженно полез на его место.
- Ты поспи, Ваня. Поспи, - дружески похлопал Свиридова по плечу Завалий.
Младший лейтенант пополз дальше - проверять дозорных. Ивану на глаза начал накатывать розовый туман. Сворачивается в тугие свитки и катится на парня. Пытается отвернуть тот туман, чтобы увидеть, что же там с Богодистом, но слышит сердитый голос:
- Не шевели бурьян!
Свиридов догадывается: это Тройник, то есть, старшина Николаев. А Тройник потому, что трижды Николай - имя, отчество и фамилия. (Николаев Николай Николаевич).
Ещё чей-то шепот. Тихий, с горечью:
- Свиридов заболел...
"Это Павка, - путаясь в мыслях, рассуждает Иван.- Павка Корчагин, пришел, чтобы посмотреть как комсомолец Свиридов раскис после первого же десантирования...". Вот Павка склонился над лицом Ивана и горячо дыша, говорит: "Ребят в Доме пионеров учил, чтобы были такие, как я, чтобы при самых тяжелых обстоятельствах не увядали и не кисли, дух наступательный всегда чтобы в себе имели. Учил? А сам! Ну же, вставай и - саблю наголо!"
Свиридов вскакивает, но его тотчас же валят. Острый камень до боли впился в локоть. И где-то неподалеку - шепот командира:
- Приготовиться. Без моего сигнала не стрелять.
Иван нащупывает автомат. Прижимает бурьян и видит: от дома с ржавой жестяной крышей к карьеру идет человек с огромной овчаркой на поводке. Туман окончательно развеялся перед глазами. Свиридов подползает к старшине Николаеву.
- Кто это? - тихо спрашивает и прижимает к щеке приклад автомата.
- Спокойно, пацан, - беззлобно шепчет старшина, а после непродолжительного молчания добавляет: - Ну, сейчас начнется... Жаль, младший лейтенант Богодист ещё не дошел до группы - веселее было бы.
- Нелегко ему. Под огнем будет пробиваться к нам, - говорит Свиридов. - На таком открытом месте и убить могут...
- Не каркай, - сердится старшина. - Вернется Богодист. Это же тебе не тыловик какой-нибудь, а пограничник. Брось его в куст крапивы - с гроздью винограда выскочит. А ты говоришь: "нелегко", "убить могут"...
Тройник все больше сердится, но не на красноармейца Свиридова. Николай бывал во всяких переделках, но в такую беду, кажется, еще не попадал. Как будто невидимая петля затягивается вокруг группы.
Свиридову о Тройнике рассказывал Куренной. Замечательный человек тот Куренной! С ним так легко общаться... А с Тройником они вместе из окружения пробивались. Затем к ним и младший лейтенант Богодист присоединился. Тоже из окружения выходил. Поэтому и называет Тройник Богодиста не просто командир, а мой командир!
- Ох и медленно же идёт! - прошептал Тройнику на ухо Иван и кивнул в ту сторону, откуда приближался незваный гость.
- Разве не видишь? Собака след ищет.
- Но мы же там не топтались.
- А может, это маневр?
Считая гигантские резервуары и полосатые бензовозы, что под маскировочной сеткой, Лукашенко лишь в последний момент заметил часового. Тот сидел на высоком помосте, выстроенном среди дубов. Между редко вымощенными стволами, в коротких сапогах, свисали ноги фашиста. Покачивая ими, солдат смотрел на суетливое пернатое царство, которое щебетало в ветвях, и лениво зевал. Николаю хорошо виден профиль лица часового: бледная щека, нос с горбинкой, на бровь падают рыжие волосы. Сквозь листья пробивается солнечный луч и просветляет ухо, от чего оно кажется отлитым из розового стекла.
Часовому сверху, наверное, хорошо видно и весь бок проволочной изгороди, и прилегающий к ней мелкую молодую поросль - подлесок. Николай попытался тихонько отползти, и вдруг ударила пулеметная очередь. Она прозвучала так неожиданно, что оглушила сержанта. Отлежался минуту, робко повел глазом в сторону помоста с часовым - тот искал взглядом птиц. Туда же, в крону дуба, нацелен пулемет.
"С пулемета - по воробьям... Почти, как в шутке народной... - горько подумал Николай. - Живется им здесь, как у тёщи в гостях.." А может, наделать шума? Швырнуть гранату (единственную гранату!) под ближайшую цистерну? Вот гахнуло бы! Но сержант Лукашенко с его разведданными был нужен товарищам, которые сидели в каменном "мешке".
Николай ещё долго полз туда, где находилась группа, оглядывался и снова полз вперед.
Перевалил через кучи грунта, смешанного с мелкими камнями и заросшего сорняками, и сразу почувствовал облегчение. Чудо и только: теперь, находясь далеко от лесной чащи, где "хозяйничают" фашисты, пришел к выводу, что карьер - это все-таки убежище. Пустяки, что по улицам шастают гитлеровцы, сверху немилосердно печет солнце, а внизу донимают горячие камни.
Отдышался и хотел тихонько ползти в тот угол, где находился командир, но его остановил короткий свист дрозда - сигнал опасности. Мгновенно притих и осторожно оглянулся. Взгляд упал на фигуру человека, который шел от домов к карьеру...
Гомер Бастианов зашевелился, подсунулся ближе к Тройнику.
- Товарищ старшина, это не фашист - дед с козлом, - шепнул на ухо.
- Тройник и сам уже разобрался, что выправка у незваного гостя совсем не военная, но язвительно спросил у Гомера:
- А деды фашистами не бывают?
- С козлами? Нет! - каштановые глаза грека смеялись, словно призывая к шутке.
- Ах-ах, как вам весело, - рассердился старшина.
- Нет, это не шутки. Просто у меня острое зрение, - Бастианов отогнал веселый настрой, который только что пришел на смену нервному напряжению.
Вечно у него так: в самую ответственную минуту он вдруг засверкает зубами. Так не раз было на экзаменах в университете, на тренировках в подмосковном лесу, такое случалось даже на приеме в комсомол. Характер такой у него. Всегда ему хочется улыбаться людям. Знакомым и незнакомым. Улыбаться искренне. Улыбаться и устами, и душой.
Тройник наоборот - даже любимую свою москвичку редко одаривал улыбкой. Зубоскальство, по его твердому убеждению, дело не только не нужное, но даже вредное. Вероятно, холодные ветры выдули из души искры смеха - семейные обстоятельства складывались так, что в неполные шестнадцать лет пришлось оставить родной дом в селе Манишино на Тульщине и отправиться на поиски убежища и профессии. Через два года Николаев стал примерным рабочим. Его портрет висел на Доске почета московского треста "Промспецстрой".
Спорт. Вечерняя школа. Затем служба в армии. Всё это не из области развлечений. Но наивысшей школой суровой мужественности стала для Николая Николаева дорога, пройденная с капитаном Твороговым по вражеским тылам от западной границы до Брянских лесов, а впоследствии и через линию фронта - в Москву.
До родных дошли слухи о гибели Николая. Однажды к отцу даже явился "очевидец" того, как фашисты, поймав в подмосковном лесу его сына, тракторами нагнули две березы, привязали пленника и разорвали его. Мол, в лесу искал убежища, то и наказание получил от того же леса...
Неизвестно, живет ли до сих пор тот "очевидец", а Николай живет, служит боевым друзьям образцом честности и бескомпромиссности.
Дед Мусий****** сам сказал бабке, что поведёт пасти козу. Это удивило старую, потому что каждый день козье пастбище начиналось словами: "Сдохла бы она без меня!", "А где те волки ходят..." Много и других пожеланий сыпалось на рогатую голову Розы. Однако как было Мусию не удивить бабку своим поведением, когда сам он ночью ходит набитый всякими чудесами, как сноп соломой?
Как только начало светать, старик вылез во двор. Его мучила бессонница. К тому же ещё душнота в доме. Не дошел и до обрубков брёвен, чтобы присесть и закурить, как перед ним появилась удивительная картина: с неба, побеленного куделью тумана, вдруг полетели к земле птицы. Белые, похожие на гигантских аистов, они, однако, не кружились в воздушном танце, как это делают аисты, а медленно - один за другим - спускались в темноту. Именно над старым, глубоченным карьером.
Будучи в душе романтиком, дед дорисовал подробности с легенды, и получалось, что это прилетели из далекого Урала крылатые люди. По натуре безудержный говорун, он все утро едва сдерживался, чтобы не поделиться с бабкой впечатлениями об увиденном. Мусию уже даже начало казаться, что во рту растёт язык. Всё больше, больше - ещё немного и разопрет челюсти.
Легенда о крылатых людях, услышанная на Сенном базаре от слепого лирника*******, теперь предстала перед Мусием, как реальная действительность.
Что же рассказывал лирник?
"Якобы в Москве живет неслыханного таланта резчик, который долгие годы, а возможно, и целые века искал по всему миру чудо-камень, чтобы вырезать из него скульптуры и различные украшения. Всю землю истоптал своими ногами. Все горы обстучал клевцом********. Даже и на равнине какой камень встречался - ощупывал своими чувствительными пальцами. Однако нужного материала не находил.
Наконец, в горах Урала отыскал скалу. Высоченную, до облаков. И очень красивую - всеми цветами радуги переливается. Самое удивительное в скале то, что она умеет слушать и разговаривать. Как подошел резчик к скале, она вдруг превратилась в голубоглазую женщину и сказала ему:
- Я подарю тебе свою красоту и силу, но при одном условии: если используешь всё это не для собственного удовольствия, не в мелкие игрушки-безделушки, а на что-то величественное и благородное.
Резчик растерялся:
- Извини, красавица, но я не знаю, что бы такое величественное и благородное сотворить...
- Тогда наберись терпения и думай. Надумаешь - приходи, - сказала скала и вдруг отступила, устелилась туманом, превратилась в серый омертвевший гранит.
В отчаянии мастер бегал между скалами: здесь цокнет, там бахнет - нету живого камня и всё тут... А когда началась война, резчик прибежал в горы, в то самое место, где когда-то встретился с голубоглазой волшебницей, и изо всех сил крикнул:
- Я решил! С твоего камня, скала, высеку я крылатых людей. Тогда буду посылать их во вражеский тыл, чтобы они неожиданно налетали на супостатов и выклевывали у них глаза вместе с их мерзкими сердцами.
Колыхнулся туман, заговорила гранитом скала - тогда из неё посыпались древние, поросшие мхом камушки. Перед глазами предстал высочайшей красоты чудо-камень. И принялся мастер работать. Ни дня, ни ночи не знает. О сне и еде забыл. Всё выстукивает зубильцем с чудо-гранита летунов. С виду это обычные люди. Только, когда необходимо рвануть в далёкий путь, сбрасывают с себя рубашки и мгновенно за их спинами распрямляются и просвечиваются на солнце большие и могучие крылья. Хоть-бы всю землю облети, те крылья никогда не устанут и не сотрутся. А ещё более удивительным является то, что люди могут превращаться то в голубей, то в аистов - в каких-либо птиц. Прилетят в самую гущу врагов, сложат крылья, наденут на себя красноармейские рубашки и - за автоматы... Тогда трепещите, гады ползучие!"
Как только солнце достигло зенита, не выдержал старик Мусий: накинул верёвку на рыжую козу и потопотел в сторону карьера.
Минул грядку с чесноком, вышел к коротким вербочкам, которые служили ограждением участка деда. На ровном, сильно разогретом на солнце лугу, остановился - от чего-то отяжелели ноги. А может, это не благородные летуны опустились в карьер? Вероятно же, если и они, разве им до сих пор высидеть в таком жарком котловане, где дурно смердят белена, болиголов, заросли лопуха и всякое другое зелье?..
Не давала покоя детская любознательность. Оно, конечно, можно и преждевременно умереть... Но разве ты, Мусий, так мало прожил на свете, что боишься опастности?
Мысли словно торопили... Да и Роза дёргала... И Мусий шёл маленькими, неуверенными шагами всё ближе и ближе к насыпи, который ограждал котлован.
Уже немного осталось до карьера, а там никаких признаков жизни. Может, померещилось... Не зря бабка всю жизнь талдычит, что его голова переполнена чертовски выдумками...
Перед глазами всплыло распоряжение властей, несколько дней назад вывешенное на воротах соседского двора:
"Кто обнаружит красноармейца, коммуниста или
еврея и не выдаст немецкой власти, будет повешен
публично - на Сенной площади! А кто, обнаружив,
сразу же сообщит, будет вознаграждён - десятью
килограммами белой муки!"
Вспомнилось и то, как неделю назад полицейские сгоняли людей на кровавое зрелище - казнь двух красноармейцев, бежавших из концлагеря, и женщины, которая их скрывала.
 |
| Из истории Житомира. 7 августа 1941г. на Сенном базаре (Сенная площадь) фашистами была проведена показательная акция, куда согнали более 400 евреев. |
 |
| На Сенном базаре (Сенная площадь) были повешены Моше Коган и Вольф Кипер привезённые из Черняхова. После казни, свыше 400 евреев погнали за город и расстреляли. 7 августа 1941 |
"Нет, таки вернусь обратно... Ну его..."
"Разве что, только подойти и взглянуть за земельную насыпь: что же там происходит, в той серой яме?"
Забил камнем палку, накинул на неё петлю козьей привязи и покарабкался по насыпи. Вот уже до верхушки остаётся шагов три. Схватился за бурьян, так как ноги сползают с крутого склона, а навстречу тихий, но сердитый голос:
- Стой!
- Стою... - только лишь произнес, а в голове мысль: "Ну, вот тебе, Мусий, и капец. Привело тебя твоё любопытство к могиле..."
Не оглядывайся. Спокойно вылезай на гребень.
Откуда и сила взялась - через мгновение уже стоял на вершине насыпи. Хотел снять фуражку и вытереть пот, который обильно высыпался на лбу и затылке, но из бурьянов снова:
- Руки назад!
Мир пошел кругом. Хотя бы не упасть... Слышал, как колотилось сердце. А ещё слышал, как позади, совсем близко, переговариваются двое мужских голосов. На русском языке...
- Кто тебя сюда послал? - спросил один из них.
Мусий оглянулся на голос и, наконец, увидел русого, невысокого роста, но статно сложенного крепыша в защитной форме *
* Защитная форма разведчиков группы Творогова выглядела так -
В отличие от Германии, в Красной Армии, вначале, пошли по другому пути, и экспериментировали с паттернами, которые не сливались с окружающим ландшафтом, а "разбивали " контур, деформировали очертания человека в костюме. Для этого использовались особые, мешковатые "балахоны" и комбинезоны, раскрашенные большими "амебообразными" пятнами контрастного цвета.
Такие костюмы применялись и в начале ВОВ, практически, исключительно разведчиками, снайперами и бойцами инженерно-штурмовых подразделений.
- Значит, как его... вы - свои! - почти воскликнул дед от радости.
- Не вертись! - резко перебил русоволосый и ещё раз переспросил: - Кто тебя сюда послал, дед?
- Баба послала... Нет, вру - сам ушёл. Я вас видел.
- Видел? Когда?
- На рассвете... Как вы с неба прыгали.
- Ещё кто-то видел?
- Не знаю.
- А ты кому-то хвастался?
- О чём?
- О том, что видел нас.
- Да разве старый Мусий уже совсем одурел?! Даже ведьме своей... бабе, стало быть, ни звука. Хотелось сказать, но не сказал. Характер, правда, у меня такой - не успокоюсь, если не растрепаю.
- Так-так...- выразительно вздохнул русоволосый. - Плохой характер.
- Вы, как его... не беспокойтесь. Что же я, пёс какой-то? Слава богу, жизнь прожил, ни рукой, ни языком раны никому не причинил.
О чем-то снова переговариваются воины, а дед не знает, как ему дальше вести себя. Стоять столбом не годится - те черные и зеленые, которые прогуливаются по улице, быстро могут догадаться, что, что-то привлекло внимание старого пастуха к глубоченному карьеру. А может, уже и догадались...
- Какой это город, дедушка? - уже без злости спросил русоволосый.
- Неужели не знаете? Или захотели посмеяться над стариком?
- Не шутим.
- Если без шуток, то Житомир.
И снова в сорняках бла-бла. Дед Мусий слышит в той тихой беседе нескрываемую тревогу.
- Посоветуйте дедушка, куда отсюда податься? Только отвечайте, не наклоняя вниз головы.
- Так-так... - затопотал старый, поворачиваясь к ним спиной, которые лежат в бурьяне, за насыпью.
Окинув взглядом пустырь, дед вскоре сказал:
- Плохое вы себе место выбрали. Очень неудобное. Вон, слева от меня ужасное место, где карают людей - лагерь военнопленных. Оттуда временами убегают, и тогда их, как его... с овчарками здесь, по пустырю, ловят. - Старик перевел дух. - В лесу не рай. Там красноармейские бензосклады были, а теперь как его... фрицы захватили. Охрана лютая - никто из местных жителей туда и носа не суют. Убивают людей, кошек, собак - всех, кто заблудится.
Лукашенко, который с приближением деда по знаку Творогова тихо подполз к группе, теперь прислушивался к разговору.
- Единственная тропа для вас, слышите-ка, - продолжал наставлять дед Мусий, мимо шоссе, а там наискосок через железную дорогу. Дальше уже не так густо этих сумасшедших.
- Слышали? "Мимо шоссе..." Врет... Он всё врет! - слова, подобно острым стрелам, пронеслись над головой Лукашенко.
Творогов резко повернул голову, чтобы увидеть, кто это сказал, и заодно осекти грубияна. Но слов не остановишь. Они уже пронзили тощую спину деда Мусия и впились в самое сердце. У старика покраснел затылок.
- Врет, это самое... с... собака, - заикаясь, пробормотал Мусий и замолчал.
- Товарищ капитан, дед говорит чистую правду, - Лукашенко горячо прошептал на ухо Творогову. - В лесу я нарвался на склады горючего.
Мусий не слышал шепота Николая. Его жгла обида. И, оглянувшись, сказал в сторону группы:
- Вижу, я вам больше не нужен.
- Дед... - крикнул Творогов.
- Не бойтесь, не пойду доносить - около козы буду.
- Вы простите...
- Не девица я, чтобы меня, это самое... уговаривать и просить прощения. Что должен был сказать - сказал. А больше какая от меня польза? - и заковылял с насыпи.
- Кто это ляпнул? - Творогов взглянул карими глазами в ту сторону, откуда только что сорвалось плохое слово.
- Я, товарищ командир, - виновато опустил голову молодой красноармеец.
- Какая невоспитанность! - укорительно выпалил капитан.
Дозорный сектора, который смотрел в сторону города, подал сигнал, и все, кто были в карьере, увидели, как из-под груши, наконец, прихрамывая идёт Богодист.
- Ребята! эй, посмотрите...- фальцетом пискнул Мусий. - К вам, как его... пленного несёт.
- Видим, дедушка, сказал вместо командира Николай Лукашенко.
- Эх, не миновать беды!..- боязно топотал дед. - Сейчас те псы бросятся за ним...
Долго, бесконечно долго шёл Богодист по ровному плацу. Затем нырнул под колючий куст осота, комом перекатился через насыпь, и сразу же оказался в кругу собратьев. Отдышавшись, доложил:
- Товарищ капитан, Житомир... Это Житомир!
- Знаю, Михаил Васильевич, с горечью в голосе сказал Творогов. И глаза его вдруг заблестели, словно прослезились. - Спасибо, дружище. За храбрость твою. За практический урок, который способен преподать советский разведчик.
- Мелочь, Александр Федорович, - засмущался Богодист. - Нужно же было кому-то.
Только сейчас все увидели, что грудь и живот у младшего лейтенанта исполосованы кровавыми узорами.
Бастианов отстегнул санитарную сумку и достал йод:
- Товарищ младший лейтенант, медсанбат к вашим услугам.
- Это хорошо, - улыбнулся Творогов. - Йодиком его. Йо-ди-ком!
Пока Бастианов разрисовывал Богодиста под "зебру", тот, лежа на спине, докладывал капитану, об услышанном и увиденном. Подробнее изложил свои наблюдения в лесу и сержант Лукашенко. Слушая их, командир ещё острее осознал промах, который произошел на рассвете. Ошибка в триста километров... Её нужно исправлять. Как можно быстрее! Ведь там, в подмосковном лесу, ждут сигнала, чтобы через трое (максимум - четверо!) суток воздушным мостом послать вторую группу, а затем - третью, четвертую... Весь отряд!
- Товарищи командиры, - вполголоса обратился Творогов к офицерам. - Пока ещё светло нам отсюда не выбраться...
Сделал паузу, чтобы прислушаться, потому что раздался необычный в этой обстановке звук - будто где-то заржал конь, - а тогда коротко изложил план дальнейших действий:
- Рассредоточимся на три звена. Вы, Богодист, переберетесь вон в ту крайнюю ращелину. Условно назовем её городским сектором. Возьмите с собой трех бойцов и обеспечьте максимально пристальное наблюдение. Следите за передвижением войска, техники. Это пригодится. Ну, и само собой разумеется, - быть в постоянной боевой готовности. Вам, Завалий - село, Лапотникову - предлесный сектор. Я попробую связаться с Центром.
Лапотников едва сдержался от удивления: каким образом командир собирается радировать из этой дыры, окруженной хаосом из глыб, камней и почвы. Но промолчал, потому что знает: сказал Творогов "попробую", значит, свяжется.
- Коротко разъясните бойцам сложность обстановки. Не бойтесь говорить правду. Пусть знают - отныне жизнь в тылу врага будет вот такой, как в этой яме. Организуйте перекус. Каждый третий может лечь и час отдохнуть. Всё. По местам! - закончил капитан и, словно вспомнив что-то очень важное, сказал: - Лапотников, сержант Лукашенко будет в вашем секторе. Дайте ему первому поспать.
Десантники быстро поползли в отведенные им сектора, а к Творогову из-за земляного вала боязливо забормотал дед Мусий:
- Командир... Послушай-ка, командир...
- Что, дедушка?
- Коня дикого чёрт несет. Я его боюсь. Говорили, он, как это... фрица одного затоптал.
- Вы же не фриц.
- Все равно страшно. Она же скотина бездушная - разве станет разбираться?.. Позвольте, я на насыпи стану? Конь хромой, может, на холме не достанет...
- Становитесь, дедушка, - ответил капитан и сказал в Брынцеву: - Подготавливайте рацию.
- Но ведь...
- Без "но". Протяните антенну между двумя высокими камнями - попробуем.
- Я не об этом, товарищ капитан. Ивану плохо. Горячий, рвать начал...
- Сафронов, в роспоряжение радиста, - приказал капитан.
На насыпи затопотел дед.
- Сюда его, это самое... Сюда несёт его нечистая сила.
Творогов выглянул из-за насыпи и увидел от леска хромая скачет гнедой (красновато-рыжей масти) конь. Вот он остановился и повел ноздрями, заржал и быстро поскакал к карьеру. Капитан успел рассмотреть: передняя правая нога у лошади ниже колена опухшая. Вероятно, осколком раздробило кость. По свежему её никто не собрал воедино - так и срослась.
Минуя насыпь с дедом на верхушке, конь пошел покатой насыпью к тому месту, где лежат Тройник и Свиридов.
Старшина Николаев несколько минут назад получил разрешение на отдых. На страже его сменил Гомер Бастианов. Тройник лежал и сладко дремал. Конское ржание навеяло ему воспоминания о пограничной заставе, о его любимом коне - Бурке***********. Услышав топот и треск камушек, старшина проснулся и увидел: какой-то неизвестный конь обнюхивает Ивана Свиридова.
Раздутые Ноздри!
Острые уши так и бегают над темной гривой!
А глаза... Лучистые, умные глаза...
- Бурка! - сдерживая волнение, позвал коня Тройник. Но конь не отреагировал на зов. Он топтался вокруг Ивана, словно прицеливался, как бы поднять больного и вынести его из этой душной ямы.
Зашевелился Свиридов. Не открывая глаз, провёл ладонью лошади по морде и вмиг сонный бред будто ветром сдуло.
- Лошадка, здравствуй! Скажи, как тебя зовут? - прошептал Иван, продолжая гладить коня.
Дыхнув в лицо влагой, Бурка протянул вперед искалеченную правую ногу, а левую поджал под себя. Наклонил к земле шею. Он словно звал бойца - предлагал ему взяться за гриву и свалиться ему на спину. Видно, так его учили на пограничной заставе. Так он освоил свою обязанность спасателя и верного друга человека.
"Хорошо наученный вывозить с поля боя раненых..." - даже растрогался старшина Николаев. Ему хотелось прильнуть к морде Бурки и расцеловать её. Но сдержался, только лишь предательская слеза скатилась по щеке.
- Тьфу... Тьфу! - бормотал Мусий, отчаянно размахивая фуражкой.
Деду казалось, что этот ноздрястый диавол решил покачаться по земляному валу и что, не дай Бог, возьмёт и навалится на бойца. Неожиданно старик поднял голову и рубашка поползла со спины - лугом от крайнего дома прямо на него шли двое гитлеровцев. Бледный от страха, Мусий шепнул:
- Товарищ... Послушай-ка... Фрицы, чтоб его...
- Вижу, - ответил Творогов.
Дед услышал, как мгновенно затрещали камешки под локтями воинов, как скрипнули металлические затворы. Подумал: "Ну, сейчас начнется... И ты, Мусий, первым костьми ляжешь в могилу..."
Бринцев, который уже с помощью Сафронова успел растянуть антенну на двух высоких валунах, услышав сигнал опастности, отпустил фиксатор катушки - провод лег на листья бурьянов.
Неспешно ступая с насыпи навстречу немецким солдатам, старик думал: "Умирать так и умирать... Жаль, старая бурчалка не увидит, как её Мусий... её вреднющий Мусий будет умирать. На боевом, можно сказать, посту".
Творогов окинул взглядом бойцов, словно охлаждая их излишне разгоряченный пыл:
- Передай: без команды не стрелять.
Бурка поднял голову, уши насторожились, ноздри втянули воздух. Копнул копытом землю и мелкие камешки посыпались в лицо Тройнику и Свиридову. Ваня встряхнув головой, спросил:
- Что это?
- Старшина ответил коротко и категорично:
- Молчи...
Чтобы заглушить голос воина, дед крикнул гитлеровцам:
- Господа солдаты... Осторожно! Этот конь, это самое... бешеный.
Фашисты захохотали. Один из них решительно пошел на Бурку.
Мусий только теперь заметил кольцо веревки в левой руке солдата.
Творогов сросся с землей. Пальцы, казалось, вот-вот продавят деревянный приклад автомата. Его беспокоило то, что в группе есть несколько необстрелянных. Командир не был уверен, что кто-то из них не сорвется. И откровенно боялся этого. Тем временем гитлеровец переложил веревку в правую руку и подошел к лошади.
Старшина Николаев бесшумно отсовывался назад, чтобы, в случае боя (а как здесь его избежать!), прикрыть больного Ваню. Фашист, явно обрадовавшийся, что прижал лошадь в углу между двумя кучами, уже собирался накинуть на его шею петлю. А может, ступив ещё пару шагов, увидит людей в пилотках со звёздочками и тогда ему будет не до Бурки?..
- Он болен ... У него нога, как его... кранк (Krank - больной нем.), старик стал смелее и тараторил следом за гитлеровцами.
Солдат раздраженно сплюнул. Он осторожно подкрался к лошади, замахнулся веревкой. В тот же миг Бурка выгнул шею и бросился прочь от насыпи. Фашист отлетел, как легкая рукавица. Второй драпанул на холмик. А дед Мусий, сбитый Буркой, распластался на земле. Дёрнулась и жалобно замекала коза.
Раздался выстрел. Еще выстрел.
Бурка встрепенулся и упал на землю. Гитлеровец спрятал свой "парабеллум" (Parabellum нем.), отряхнул военную форменную одежду, а уже через минуту оба двинулись в направлении города.
Дед Мусий поднялся на ноги. Его лихорадочно трясло. Только теперь он вполне понял, чем могла закончиться эта неожиданная встреча.
- Убил, гад, коня... - среди сорняков процедил старшина Николаев.
- Убил, - с сожалением подтвердил Творогов и тут же приказал старшине: - Проберитесь в правый отсек. Выясните обстановку.
Тройник ловко обогнул кратер карьера и добрался до юго-западной расщелины. Здесь почувствовал облегчение - солнечные лучи не били так сильно в голову, уже не жгли сквозь одежду. Свернув с полудня, солнце больше докучало тем, кто притаился в восточной части карьера. А здесь царила тень и, вообще, было спокойнее. Хотя до шоссе рукой подать, хлопанье гусениц и нытье моторов словно растворялись за земляным валом и не резили слух, как в дальних отсеках, где даже слабый звук, ударяясь о гранит, рассыпался звоном и гулом.
Первым Тройник увидел сержанта Лукашенко. Он лежал лицом вверх, подложив ладони под затылок. Лицо было обращено к блеклым облакам, лениво проплывающим над карьером.
Хотел заговорить с тезкой, но младший лейтенант Лапотников предостерегающе приложил указательный палец к губам: мол, не трогай, пусть отдыхает. Тройник подполз к Лапотникову:
- Как настроение на дальней заставе? - спросил в шутку.
Александр недовольно поднял брови:
- Курорт... Солнечные ванны. Радикулиты будущие выпариваем, будь оно неладно.
- И это не помешает. Профилактика!
- А они... Вон, видишь? Не греются на солнце, как мы. У них работа. У них - война. Лежим здесь на камнях, как ящерицы. Ждем, когда придут и пораздавливают сапогами!
- Капитан сказал передать: как зайдет солнце - двинемся, - придумал старшина, чтобы поднять настроение младшему лейтенанту. - Так что накапливайте энергию.
- Уже через край плещет, столько её накопили.
Из-за зеленой шевелюры бурьяна до Лукашенка доносится тот шепот, но ему лень прислушиваться. Вот уже несколько часов сержант выдыхает пластунский рейд - Николаю таки хорошо пришлось поработать.
Лукашенко думает о войне, о том, много ли значит один человек в ужасном кипении металла и смерти. А ещё о Нине. Осталась в Москве, а также, как и он, рвалась на фронт.
Представилось Николаю: добрался до родных белорусских мест и разыскал своих. А что, если встретится Анна? Не безразлична она Николаю и поныне... Такая светлая любовь загорелась в ранней юности! И так нелепо оборвалась - он что-то не так ответил, и Анна, обидевшись, сказала сопернику Николая:
- Хочешь? Присылай сватов. Только сегодня. А если не сегодня, то и никогда.
Пока Николай возвращался из института (ездил сдавать вступительные экзамены) и свадьба Анны отгремела.
Альфредо Фернандес уже некоторое время лежит лицом вверх. Сон не идёт. Капитан Творогов пока ещё ни одного дела не поручает. Говорит:
- Лежи, компаньеро-товарищ**************, отдыхай!
Вот и лежит. Мыслями, словно вёслами в тихом море, лениво двигает. Если не поворачивать голову, чтобы не бросались в глаза белые домики и ровный пустырь перед ними, то кажется, что это родная Испания. Под боком камень печёт. Сверху душное небо голубым одеялом укрывает. Таким же, как и на Пиренеях.
О, Альфредо вместе со своим другом Бургенио Северино належались уже на скалах. И в небе над теми скалами налетались. Бойцы республиканской армии. Не простые бойцы - лётчики! За родину, за свою многострадальную Испанию сражались. Но судьба оказалась злой мачехой.
Альфредо и Северино, как и многие их соотечественники, далёкими и только им известными путями шли, пока не выпутались из паутины франкистов*******************. В первый же день нападения гитлеровцев на Советский Союз, коммунист Альфредо Фернандес заявил: "Ваш враг - наш враг. Дайте оружие!" И вот, после двух месяцев обучения и тренировок, они сделали небесный прыжок, чтобы бороться против фашистов в их тылу. Говорят, не там высадились. Что касается Альфредо, то не всё ли равно, где воевать?.. Но капитану виднее.
Замаскировавшись среди свалки гранита, младший лейтенант Богодист следит за шоссе. Интересная арифметика получается: три последние часа мимо его сектора безостановочно ревут танки. Вырвавшись из города, они за концлагерем на полной скорости поворачивают налево и, как в зеленую пропасть, ныряют в лес.
Сначала механически, а затем вполне сознательно Михаил Васильевич после прохода каждого танка, клал на кучку небольшой камушек. Теперь, когда движение колонны прекратилось и шум моторов угас, можно было посчитать, сколько же вражеских машин сосредоточилось в придорожном лесу. Выходит более шестьдесят! Нужно доложить командиру.
Добрался до капитана, рассказал обо всём. Затем вдвоем сели под крутой глыбой и, разослав карту, долго обсуждали предстоящий путь группы. В небе загудел самолетик. Сделал один круг над окрестностью, затем второй, третий...
- Нам бы такой!.. Я вас, компаньеро-товарищи, всех-всех вывез бы из этой ямы, - говорит испанец Бургенио Северино.
Пока кружил стальной ворон, в карьере - никаких признаков жизни. А когда отлетел, снова ожили ребята: тихо заговорили, даже некоторых на шутки потянуло. Голос подал Богодист:
- Товарищи... Замри! Пусть командир отдохнет.
Кто был ближе, увидел, как у Творогова выпал из пальцев карандаш и голова склонилась на грудь. В секторе наступила тишина. Только дед Мусий за сорняками и кучугурами земли не утихал - всё переговаривался с Розой. Творогов сквозь сон слышит это добродушное ворчание, пытается тоже что-то сказать, но язык не подчиняется. А тут и мама пришла к нему. Склонилась, погладила ладонью по непокорной шевелюре:
- Ты бы сам, Сашуня, съел... А то похудел так, что шея, как тот стебелёк из воротника торчит...
Да-да, это он приехал домой на день с ремесленного училища. Отдал маленькой Клаве - сестре-щебетушке два пряника, а мать говорит, чтобы сам их съел. Съел бы, ох, как съел бы! В свободное от учебы время, когда ученики ремесленного училища сломя голову мчались на реку загорать или, растянув на двух столпах сетку, звучно пинали мяч, Саша спешил на деревообрабатывающую фабрику. Возил тачкой щепки, деревянные обломки. Переносил из цехов на склад готовой продукции стулья и другую мелкую мебель. Надо было помогать матери. Семья большая, но кормит всех только она. Да и сама после смерти отца часто болеет.
Никогда не забудет Саша тот день, когда умер отец. Шёл он из школы, весело размахивал книгами, перевязанными сыромятным кожаным ремешком, и думал о том, что только что рассказал учитель. В их селе Дровнове вскоре построят колхоз! Интересно, какой будет жизнь без этих напыщенных куркулей, без лишенных и ободранных. Получается, все равны, все будут дружными. Родной дом встретил шумом. По двору ветер гонял белые свитки сосновых стружек - двое соседей угрюмо чиркали рубанками, строили гроб председателю Дровновского сельсовета, Сашиному отцу...
Мама, пришедшая сыну во сне, на короткое время возвратила его в далёкое детство. Далёкое ли? Капитану Творогову полгода тому назад только перевалило за двадцать пять лет. Вроде и немного. Но судьба-химера не всем одинаковые года отводит: одному сладкие и красивые - как те конфеты, другому же чёрные и чёрствые - как залежавшаяся ржаная корка. Ещё и перцем приправит...
Сумерки наступали медленно, как-бы робко. Сначала в воздухе появилась едва заметная розоватость, которую остро пронизывали низкие и длинные лучи. Затем и розовость растворялась, сгущалась и заливала кратер карьера дурным испарением. Над привяленным бурьяном зароились подвижные столбцы мелкой мошкары.
- Командир!..- осторожно позвал старик Мусий.
- Что, дедушка? - отозвался Творогов.
- День, говорю, завтра будет такой же знойный.
- Дождя бы.
- Дождика нужно! Увядает всё... сохнет. Но дождика не будет.
- Так вы считаете: нам всем лучше уходить посадкой, вдоль шоссе? - неожиданно для деда спросил Творогов, так как мыслями опять вернулся к самому главному на данном этапе вопросу - как выбраться из этого гранитного хаоса.
- Конечно, лучше тудой. Только ж, надеюсь, вы не сейчас пойдете?
- Нет, нет.
- Лучше пусть стемнеет. Скоро, под вечер, убийства начнутся, - дед холодно указывая кивнул своим худощавым плечом и посмотрел в сторону лагеря военнопленных.***********************
- Убийства? - переспросил кто-то из бойцов.
- Да... Каждый вечер, это самое... Для устрашения, говорят. Тех, кто за день проявил какой-нибудь непослушание, стреляют перед строем.
- Вот звери!..- возмутился Николай Лукашенко, который тоже перебрался к группе.
- Не звери!, - возразил старик Мусий. - Таких зверей не бывает. Самый кровожадный зверь удовлетворится жертвой, это самое... и всё. А эти - ненасытные. Сатанинские людоеды!
Командир группы передал условный сигнал: "Все ко мне". Нужно было готовиться в путь, а перед этим послушать сообщение Совинформбюро. Так решено в подмосковном лесу: при любых обстоятельствах группа должна дважды в сутки узнавать о событиях на фронте. Это, по мнению полковника Медведева, будет придавать бойцам силы, сглаживать чувство оторванности от армии и страны.
Утром, конечно, Творогов, не осмелился бы на такое: под самым носом у фашистов слушать радиопередачи из Москвы. За день пришли в себя, "обжились" в каменном "мешке" - опасность вроде бы отступила, а у кого она ещё лижет душу, пусть очищается от страха, пусть берет пример с командира, как надо выполнять приказ старших в любых обстоятельствах.
Радист Николай Бринцев, клацая на щитке рации тумблерами, хитро щурится санинструктору Бастионову:
- Вот ты, Гомер, биолог?
- Ну и что?
- Ну, наверное, это почти что-то родственное с химией. Правда?
- Ага, как радист Бринцев с дедовой козой.
- Один ноль в твою пользу. И все же скажи мне: из чего состоит воздух?
- С кислорода, водорода, азота, углерода...
- И всё?
- В основном да. А что, Коля?
- Эх, ты химик-алхимик! На вот - послушай. Воздух в основном состоит из музыки и песен.
Бринцев протянул наушники, и в душу Гомера хлеснуло теплом и нежностью. Симфонический оркестр Большого театра исполнял "Болеро" Равеля. Не раз Бастианов отдавал последние рубли со своей скудной студенческой стипендии, чтобы попасть в этот храм искусства.
Музыка была тихим прибоем о берег нежной, чувственной души. Била и выпаласкивала из мысли тревогу, а из тела усталость. И Москва ... Далёкая-далёкая Москва вдруг стала рядом с Гомером, как единый живой организм. Вот он сидит на высокой галерке - верхнем ярусе зрительного зала театра, видит под собой разноцветное озеро партера - нижний этаж зрительного зала с местами для публики. И не нужно Гомеру высшего счастья, не нужно большей радости. Только бы тишину и океан музыки, в котором величественно плывут двое влюбленных. Эта музыка всегда делает с парнем что-то непостижимое. Будто бы не какие-то далекие влюбленные, а он со своей кареглазой подружкой-студенткой, обнявшись, плывут к светлому берегу счастья.
И вдруг резко оборвалась музыка.
- Говорит Москва. От Советского Информбюро.
И уже не галёрка театра, а остробокие камни под Гомером. А внизу не партер с его разнообразием платьев и костюмов, а мертвая лужа с беспорядочными бликами предвечернего неба.
Бринцев выхватил из рук Гомера наушники.
- Внимание... - тихо обратился к собратьям. - На Харьковском направлении враг делает отчаянные попытки прорвать нашу линию обороны. На Изюм-Барвенковском - Красная Армия ведет оборонительные бои. На других фронтах существенных изменений за последние сутки не произошло. Вот еще... данные за неделю с 24 по 30 мая. Слушайте... уничтожено 432 немецких самолета. Наши потери в воздухе за это время - 134 самолета... Всё, больше ничего не сообщают...
И в сердце каждого словно оборвалось страстное чувство близости с Отечеством, товарищами по лесному лагерю, своими домами... оборвалось и в одно мгновение удалилось на тысячу километров. Тишина в карьере. Тишина вокруг. Как будто весь мир обезлюдел. И вдруг ту завесу тишины жестоко, безжалостно прервала пулеметная очередь. Так близко, как будто над головами кто-то изо всех сил ударил по огромному окну. Осколки брызнули и посыпались на дно карьера, на зеленый глаз воды, в котором только отражалось небо.
- И сегодня смерть не обошла несчастных... - дед Мусий стащил с головы фуражку и перекрестился. - Прими их души, Господи...
- Это расстреливают наших братьев, - глухо сказал капитан Творогов. - Запомните, товарищи, эти выстрелы.
- Запомним...
Те едва слышные слова звучали твердо, болезненно. Как клятва мести.
Сумерки... Долгожданные сумерки уже распростерли свои широкие крылья над карьером, лугом, над шумным пригородом, который за день натрещал в уши десантников. Всё меньше и меньше машин на шоссе. Только доносится спешное пыхтение паровозов, которые время от времени пробегают за лесом. Даже дед Мусий не спеша заворачивался в плащ-невидимку.
Вечер!
Из дома дедушки донесся сухой скрип двери, а за ним такой же сухой и скрипучий голос:
- Де-да! Эй, деда! Какая нечистая тебя там привязала?..
- Товарищ командир... - в голосе старика нескрываемое беспокойство. - Я уже, это самое... пойду. Потому что эта сумасшедшая может и сюда припереться. Ей недолго.
- Идите, дедушка. Спасибо вам, - тепло сказал капитан.
- Счастливо, сыночки! - дедушка едва поднял с головы фуражку.
- Де-да! - всё настырнее кричала бабка.
* (Сосуды, ведра, в которые доят молоко.)
** ТОЛОКА - В толоке односельчане работали сообща, вместе, добровольно и бесплатно. Обычно тот, для которого работали, угощал работников. Также обычным делом было окончание толоки народными гуляньями с танцами и песнями.
**** "Па рацэ далёка
рушнiкi плылi."
Автор книги, очевидно, сознательно допускает здесь ошибку, которую можно оправдать лишь огромной популярностью послевоенной белорусской народной песни "Ручники" или "Рушники" (Рушнiкi - бел.) в исполнении советского вокально-инструментального ансамбля ВИА "Перняры" (1969 - 1998).
Дело в том, что автором текста песни "Ручники" была Гертруда Петровна Соколова, известная под псевдонимом - Вера Верба - белорусская поэтесса, переводчица (14.01.1942 — 15.07.2012). Стихотворение "Ручники" долгое время принимали за народное творчество, а ВИА "Песняры" положили его на музыку и получили хит. Сам рушник (вышитое полотенце) – это символ семейного счастья в Белоруссии. Он должен быть в каждом доме, чтобы в нём всегда были любовь и счастье.
Поэтому Лукашенко никак не мог петь эту песню в самолёте в мае 1942 года, так как она появилась гораздо позже и на момент написания этой книги Курильчуком Николаем в 1979 году была весьма популярна в Белоруссии (ныне Белорусь). Наверное поэтому автор книги сознательно допустил эту неточность в связи с народной популярностью этой песни.
Стихотворение "Рушники". Вера Верба (.....год)
"А в субботу Янка ехал у реки,
Под ветлой Алёна мыла рушники.
Покажи, Алёна, броды земляку,
Где тут переехать на коне реку?»
«Отцепись ты, хлопец, едь а хоть куда, –
Видишь: замутилась чистая вода!»
И в печали Янка головой поник,
Упустила девка беленький рушник.
«Янка, мой соколик, помоги скорей,
Рушничок сплывает от моих очей!
Любая Алёна, я воды боюсь!
Поцелуй сначала – вдруг я утоплюсь!»
Конь остановился под ветлой густой.
Целовала Янку Лена над рекой.
Стало тихо-тихо вдруг на всей земле, –
Рушники всё дальше плыли по реке…"
Текст песни "Рушнiкi" ВИА Песняры (....год)
(Н.Петренко - Г.Соколова)
"У суботу Янка ехаў ля ракi,
Пад вярбой Алёна мыла рушнiкi.
- Пакажы, Алена, броды земляку,
Дзе тут пераехаць на канi раку.
- Адчапiся, хлопец, едзь абы-куды,
Не муцi мне толькi чыстае вады.
Ў маркоце Янка галавой панiк,
Упусцiла дзеўка беленькi ручнiк.
- Янка, мой саколiк, памажы хутчэй,
Ой плыве, знiкае рушнiчок з вачэй.
- Любая Алёна, я ж вады баюсь.
Пацалуй спачатку, бо я утаплюсь.
Супынiўся гнедый пад вярбой густой,
Цалавала Янку Лена над ракой.
Стала цiха-цiха на усёй зямлi...
Па рацэ далёка рушнiкi плылi."
Перевод песни на русский язык -
"В субботу Янка ехал возле реки,
Под ивой Алена мыла полотенца.
- Покажи, Елена, броды земляку,
Где тут переехать на коне реку.
- Оставь, парень, езжай куда угодно,
НЕ муцi мне только чистой воды.
В маркоцi Янка головой поник,
Упустила девка беленький полотенце.
- Ваня, мой соколик, помоги кутчэй,
Хоч плывет, исчезает ручнiчок из виду.
- Любая Алена, я же воды боюсь.
Поцелуй сначала, потому что я утаплюсь.
Супынiвся гнедый под ивой густой,
Целовала Ваню Лена над рекой.
Стало цыха-цыха на всей земле ...
По реке далеко полотенца плыли."
***** Раструбное - имеющее на одном конце расширение, так называемый - раструб.
****** Мусий - синоним библейского имени Моисей
******* Лирник - музыкант-певец, аккомпанирующий себе на старинном струнном щипковом инструменте (хордофоне), - Лире.
******** Клевец, клювец, келеп, чекан – небольшой боевой топор с молоточком.
*********Бурка (кличка коня) или Гнідко (укр.) конь - красновато-рыжей или тёмно-рыжей масти с черным хвостом и черной гривой.
Компаньеро*************** compañero - в переводе с испанского - товарищ, партнёр.
Франкисты****************** - последователи Франсиско Франко - генерала, диктатора Испании, превратившего страну в тоталитарное государство (1936-1975 г.). В течение Второй Мировой войны Франко, объявив нейтралитет, принимал то одну, то другую сторону, в зависимости от того, кто в текущий момент побеждал. Однако секретные документы, выпущенные в 1946 году показали, что у него были близкие связи с фашисткой Германией и планы войти в войну и стать на сторону Гитлера.
Комментариев нет:
Отправить комментарий