ДЕСАНТ КАПИТАНА ТВОРОГОВА
Эта, основанная на реальных событиях, повесть - не просто один из миллионов эпизодов Великой Отечественной Войны (1941-1945гг.), это также рассказ о том, как героически погиб мой двоюродный дед - Богодист Михаил Васильевич, разведчик, участник разведывательно-диверсионной группы Александра Творогова. Автор книги "Десант капитана Творогова", Николай Курыльчук, к великому сожалению, ушедший из жизни в феврале 2004 года, не оставил мне возможности получить у него официального разрешения на публикацию его книги в интернете для открытого доступа. И всё же, через свой блог, я осмелился и решил сделать эту историю доступной и открытой для тех, кто не равнодушен ко всем погибшим за победу и освобождение Советской земли от немецко фашистской черни...
Всё, что написано красным цветом в книге, является моими (не автора Курильчука) историческими дополнениями и разъяснениями. Также книга будет дополнена другими фотографиями, кроме тех, которые присутствуют в оригинальном издании книги 1979 года, Политиздательства Украины
Глава 4.
ДОРОГА ПОД ЗВЁЗДАМИ И ПУЛЯМИ
Вечера ждали, как праздника, как спасения от жары, нервного напряжения, а главное - от бездействия. Уже всё обдуманно и расставлено по своим местам. Впереди - пока пройдут железную дорогу - будет идти сержант Лукашенко (дорогу же знает!). С ним - рядовые Лебедев и Сафронов. Затем, через короткий интервал, вторая тройка - Творогов, первый радист Коля Бринцев и Филипп Куренной (последнего капитан назначил своим ординарцем *). Третья - во главе с Завалием и четвёртая - с Лапотниковым. В этой четвёртой - санинструктор Бастианов и больной Ваня Свиридов. Младшему лейтенанту Богодисту и старшине Николаеву как бывалым пограничникам предстоит "заметать" следы.
Лукашенко
Лебедев
Сафронов
Творогов
Бринцев
Куренной
Завалий
Фернандес
Бургенио
Лапотников
Бастианов
Свиридов
Богодист
Николаев
- Тройки? Порядок как в авиасион! (Aviación с испанского - авиация) - Показывая Гомеру большой палец вверх (знак - Класс!) душевно прошептал Фернандес Альфредо. - Я люблю авиасионе порядок. - Чёрные угольки его глаз заискрились.
Гомер понимает: надоело парню лежать без дела. У самого подошвы горят - хочется в дорогу, но всему своё время.
Белые домики пригорода медленно тают в сумерках, как кусочки сахара в черном кофе. Засыпает шоссе. Только над лагерем никак не успокаивается стрельба. Неистово, раз за разом татакает пулеметная очередь. Жутко. Творогов бросает быстрый взгляд на лагерь. А на себе ощущает взгляды собратьев: чего, мол, тянем? "Для нетерпеливых это тоже урок. Учитесь ждать!" - мысленно отвечает товарищам.
В конце улицы зачавкал старый дизель. Грохот, как невидимые песчаные слепаки, пролетал над пустырём и разбивался о каменные глыбы. Капитан будто ожидая этой звуковой завесы, приказал:
- Прислушивайтесь к сигналам, - и поднялся на ноги: - Пошли!
Лукашенко выпрямился - аж в суставах захрустело. Ступил на шершавую полынь-траву. Хотел пошутить, но пришлось сдержаться - с легким ветерком со стороны лагеря прилетел тошнотворный дух гнили. И пулеметное татакание. Даже представил себя в той шеренге, что в этот момент ждёт, пока фашист нажмет на спусковой крючок. Содрогнулся.
- Лукашенко, шире шаг. В чем дело? - сердито прошептал капитан.
- К темноте привыкаю.
Дизель затих - и вдруг расстелилась такая тишина, что шорох испеченного на солнце бурьяна под сапогами напоминает хруст, будто какое-то огромное животное жует пересохший камыш. "Хоть бы роса скорее упала" - думает Творогов, пропуская мимо себя тройки.
- Легче, легче ступать, - приказывает шепотом.
Как можно дольше задержался, поравнявшись со Свиридовым. Хотя и стало легче Ивану от таблеток Гомера, но чувствует себя ещё не важно. Не охает, не просит помощи - со всеми наравне идёт, но в хитрых шагах капитан улавливает невероятные усилия.
- Товарищ командир, - наклоняется Бастианов. - Ваня далеко не пройдет.
- Что ты плетешь, Гомер? .. Извините, хотел сказать: товарищ старший сержант, - заволновался Свиридов. - Не обращайте внимания, товарищ капитан. Я выздоровел. Хотите - дайте мне еще и свой ранец: - понесу, заверяет Иван.
Щеки Бастианова пронзает жар. Хорошо, что в темноте не видно. Гомер только теперь понял свою ошибку: информируя командира о состоянии здоровья бойца (такой долг санинструктора!), он не учёл, что у Свиридова слух первоклассного радиста.
- Ну, надо же такое наговорить капитану? - обиженно ворчит Иван.
- Я хочу как лучше, - смущается Гомер.
- Хорошо, мне - "лучше"... Получается, что я могу всю группу подвести? А я не подведу, товарищ капитан. Честное комсомольское, не подведу!
- Ладно, Свиридов. Я верю вам, - Творогов легонько взял Ивана за предплечье и почувствовал сквозь гимнастерку горячее тело. - Верю. Только не спотыкайтесь.
- Есть не спотыкаться, - парень старается идти с другими в одну линию, чтобы командир не заметил, как трудно дается каждый шаг.
Альфредо тоже идёт так, будто он пьян. Высоко поднимает ноги, а потом долго и неуверенно ловит подошвой землю.
- Что с вами, Фернандес?
- Темнота давит, компаньеро-товарищ капитан.
Творогов не видит тонких черт лица испанца, но по голосу догадывается: ему стыдно. Альфредо никак не поймет, что именно его "давит". В дальних Пиренейских горах среди громких перекатов эха он легко улавливал тихие звуки и безошибочно различал, кто это - человек, горный баран или дикая кошка. А здесь, в тишине, лишь изредка разбавленной криком ночной птицы, Альфредо как глухой. Как кто-то ватой уши ему заткнул. "Надо было в первый десант взять людей, наиболее приспособленных к местным условиям, - рассуждает Творогов. - Таких, как старшина Николаев, сержант Лукашенко, рядовой Куренной ..."
- Железная дорога уже близко. Нелишне проверить, не выставили ли на ночь охрану, - приблизившись к командиру, сказал Лукашенко.
- Нелишне, - соглашается Творогов.
"Значит, снова, Николай, нажимай на локти, - отправляется в разведку сержант. - Болят? Ну, что поделаешь - всегда такая судьба тех, кто идёт впереди".
Ещё из походов по белорусским и Брянским лесам, осенью прошлого года, Творогов знает: вдоль железнодорожных путей - круглосуточная охрана, на определенном расстоянии - дзоты, пулеметные гнёзда, а у мостов и разъездов - даже вкопаны лёгкие пушки. А как здесь?
Между тем Лукашенко подполз к железной дороге. Осмотрелся - глаза к темноте привыкли. Насыпь здесь высокая, а следов, которые он должен был оставить здесь, преодолевая полотно днём, почти не видно. Песок насыпи довольно сыпучий - так и ползет из-под ладоней. Щебень звонко стрекочет, только прикоснись. Нужно товарищей предупредить. До слуха донесся странный минорный звук. Приник ухом к колее: как будто басовая струна на цимбалах резонирует. "Что же, поговорим, милая... Мы с тебя ещё дровишек нарубим. Только не сегодня", - похлопал ладонью по прохладной головке рельсы и присвистнул: путь свободен!
Командир стоит на плоской шпале, а мимо него идут бойцы. Затруднительно взбирается каждый на насыпь, а потом легонько сбегает, как будто скатывается с горки на коньках.
- Один, - подсчитывает капитан - второй, третий...
Тишину беспокоит скрежетание щебня под сапогами. А ещё шепот младшего лейтенанта Богодиста:
- Ровнее, ровнее, - требует, - чтобы шли в один след...
За последним бойцом, который перевалил через насыпь, двое с вениками из веток в руках молча подметают песок и щебень - разравнивают, чтобы не осталось видно следов. Это предложил Богодист - на пограничной заставе научился.
- Творогов! - вдруг, понизив голос, крикнул Богодист. Не раздумывая, капитан бросился с колеи и припал посреди жидкого бурьяна. "Что случилось? - только успел удивиться. - Такая тишина... Всё, как будто как спокойно..."
Шаркая подошвами по шпалам, по железной дороге шли двое. С земли, на фоне неба, их было хорошо видно.
- Если нас обнаружили, придётся тихонько их убрать, - дышит в самое ухо Богодист.
- Видимо, придется, - соглашается Творогов.
А они всё ближе и ближе...
- Петр, - зазвучал мужской голос. - Я здесь чьи-то тени видел. Вроде бы через пути перебегали.
- Неужели? - ответил второй, который басовитее голосом.
Остановились. Прямо над головами Творогова и Богодиста.
- Может, это козы?
- Не козы... Нет! Люди. Чтоб я так жил! Вот здесь... Именно здесь перебегали. Даже голос слышал.
- Где же они делись, если перебегали? - размышлял тот, что был басовитее голосом. - Кажется, ты с утра не очнулся от сна? Пьяный же был в стельку. Ха-ха...
- Тебе смешно, а я сейчас тревогу подниму, - снял с плеча винтовку и щелкнул затвором.
- Не спеши. Давай посмотрим. Вызвать не штука... (не представляется сложным, не проблема).
У Творогова сжалось сердце, как в тисках. Не столько от близости врага и того, как те двое "увидят", - больше переживал за ребят. Лежат метрах в двадцати. Их сразу заметят. Лишь бы какому-то из них не захотелось выручать командира...
Тот, кого назвали Петром, чиркнул спичкой. Вспышка, как выстрел в глаза Александру.
Сера зашипела и погасла.
- Вспышки теперь пошли... - недовольно буркнул, и спички в коробке зашуршали.
- У-у, чёрт... У меня же в казарме фонарик остался. Легким движением Богодист достал из кобуры пистолет-безшумку. "При второй вспышке заметят... Главное - не дать им поднять тревогу", - взвёл курок и прицелился в того, который держал наготове винтовку.
С шипением загорелся пучок спичек. Огонёк, набирая силу, дрожит меж ладонями. Свет пробился сквозь щели пальцев и пополз колеёй. Едва скользнул по головам Творогова и Богодиста, затрепетал на склоне насыпи.
- Ну, и где же след? - сердито буркнул тот, который Пётр. Нету. Тебе померещилось.
- Видел! Хоть режь меня, пали, а видел...
- Это уже к тебе нечистый наведывается.
- Пётр, вот те крест святой, шли здесь.
- Меньше заливай - не будут ходить - на песок полетели крошечные искры от сгоревших спичек. - Тьфу! Из-за твоего алкоголизма пальцы пообжигал...
И ушли. Тот, что впереди, ровно и уверенно, а тот, который "видел", осторожно, робко, определенно всё время оглядываясь.
Творогов облегченно вздохнул - после вспышки спичек минуту-две патруль ничего не увидит, потому что ослеплённый. За это время можно отползти от опасной зоны.
Звук топтания сапог по шпалам всё тише и тише. Наконец он и вовсе заглох.
"За мной!" - условным сигналом приказал капитан. А когда отошли от железной дороги, через своего помощника передал по цепочке:
- Спасибо за организованность на пути. Так держать!
Первым принял командирскую благодарность москвич Василий Лебедев. Сдержанный, молчаливый, где-то даже с бесконечным скептицизмом во мнении, а выслушал шёпот младшего лейтенанта Богодиста, почувствовал себя так, будто он ребенок и только что мать погладила его по голове. Немного человеку нужно в трудную минуту. Слово теплое и ещё осознание того, что о нём кто-то заботится. А их командир всегда заботится о бойцах. Это чувствует каждый, кто идет за ним следом. Особенно в этом убедились те, кто был с Творогова в белорусских болотах и Брянских лесах. Холод и голод донимали, смерть неотступно ходила по пятам. Даже при таких условиях командир сумел уберечь бойцов от гибели.
Выделив двух дозорных, которым предстоит двигаться по обеим сторонам - метров двадцать - тридцать, командир сориентировался по компасу и сам пошел впереди. За ним - короткая колонна, словно живая иголка, которая нанизывает в себя чёрный бархат ночи. Разговаривать строго запрещено. От этого ночь и луг кажутся бесконечными. Только шорох полевой Метлицы по сапогам. Только дыхание тяжелое.
Александр сосредоточено всматривается в темноту. Время от времени бросает взгляд на фосфорный циферблат компаса. Монотонное шуршание под ногами, ритмичное покачивание компасной стрелки внушают странное ощущение - будто он целую вечность вот так идёт сквозь тьму и опасность. Ведёт за собой людей. Слишком глубоко врезался в память тысячекилометровый рейд по вражеским тылам, сделанный в прошлом году, в первые месяцы фашистского нашествия. За время пребывания в подмосковном лагере не было ни одной ночи, когда бы не приснились смертельно опасные скитания.
...Война застала Творогова на западной границе. Фашисты окружили полк. Бой продолжался несколько дней. Жестокий, кровавый бой. Но силы были неравные - от полка ** осталась горстка бойцов. Поймав момент, Александр вырвался из окопа. С оголтелым "Ура!" он автоматными очередями "прочёсывал" проход и бежал, бежал... Не оглядывался, но слышал, что бежит не один. Остановился посреди непрекращающегося кваканья лягушек, жужжания кусачих комаров. Рядом с ним - шесть бойцов. Окровавленные, грязные, с остекленевшими от усталости и ужаса глазами смотрели на Александра, как на свою последнюю надежду. А капитан и сам нуждался бы совете в этот тяжелый час. Но он же - командир, член ленинской партии. Имеет ли право впадать в отчаяние? Нет, не имеет такого права!
Александр выпрямился и приложил руку к козырьку:
- Спасибо вам воины! Что сражались храбро... что живые остались... - обнял каждого и поцеловал. - Будем пробиваться к линии фронта.
Измученные, голодные, шли бойцы сквозь ночи и дождевые рассветы. Шли, избегая гитлеровских зондеркоманд, *** которые, как ненасытные звери, рыскали сельскими и лесными дорогами, вылавливая и уничтожая окруженцев. Было такое: ночь, а как непогода, то и целые сутки идут. Спят на ходу. Питание - брусника и сизая голубика. Идут и лелеют надежду, что встретится какой-нибудь заблудившийся телёнок или жеребёнок - чтобы хотя бы сырым мясом угасить голод. И неудача наступала за неудачей. Наталкивались на врагов, приходилось забираться в болото и на целый день залегать.
Бойцов и командиров тем временем всё больше прибывало. Принимая окруженцев в стихийный батальон, **** Александр строго предупреждал:
- К своим пробьёмся. Этого не гарантирую лишь тем, кто попытается среди нас сеять анархию. За малейшее проявление анархии - расстрел на месте.
- Как-то лежали недалеко от шоссе, по которому проносились автомашины, доверха набитые разным грузом.
- Вот хотя бы одну захватить... С продовольствием! - сказал боец, который, кроме винтовки, постоянно носил ещё и ножовку.
Командир думал то же самое. Но как это сделать?.. У него в автомате треть диска, на каждую винтовку - по шесть патронов. Проще простого поднять стрельбу по автомобилю. Он унесётся, а ты останешься с пустым патронником.
Красноармеец Куренной о чем-то шептался с тем, который носил с собой ножовку. Подошли к командиру и предложили устроить на дороге ловушку для автомобиля. Это очень просто: в лесном мостике подрезать снизу около двух досок настила. Машина будет ехать и провалившись колесом, застрянет.
Только сделали всё, как задумали, на пути появилась автомашина, гружённая желтыми деревянными ящиками. Как в сказке!
- Консервы! - шепнул кто-то, предчувствуя, что, наконец, раздобудут вдоволь пищи.
Треснули доски мостового настила - заднее колесо провалилось в дыру, как в ловушку. Несколько выстрелов, и охранники мертвы. Бросились ломать ящики, и первый, кто добрался до "консервов", разочарованный сел на край кузова.
- Будь оно всё проклято! - выругался. - Здесь шашки тола...
Подошёл Творогов, деловито взял одну шашку в руки: - Товарищи, да это даже лучше. Тол - хорошее оружие. Отныне будем иметь работу. А пищу ещё раздобудем.
Набрали взрывчатки столько, сколько могли с собой унести. Под остальными зажгли бензобак. Были уже далеко, когда на шоссе гахнуло так, что, казалось, деревья повыскакивают из земли! Недаром носим имя воина Советской Родины!
Затем были мосты и вражеские склады, которые взлетали в небо мелкими кусочками, погони, такие, что, казалось, не избежать полного уничтожения. Однажды поймали фашистского связного с донесением, которое он нёс в штаб стрелковой дивизии: «В зоне охраны ваших частей болотами продвигается большевистское диверсионной войско. Не менее стрелкового полка. Приказываю окружить и уничтожить". Творогов понимал: активность неизбежно приведет к расправе фашистов над его ободранным и голодным "полком". Но прекратить маневровую борьбу теперь уже не мог. Бойцы вошли в азарт, приобрели опыт. На минировании и взрывах держался боевой дух его подразделения.
В Брянских лесах дозорные задержали двух молодых людей, вооруженных отечественными автоматами. Вели себя незнакомые достаточно непринужденно.
- Кто вы? - спросил Творогов.
Старший из пойманных прищурил глаза и сказал:
- Хотите знать, кто мы? Пойдемте с нами.
Бойцы подступали всё ближе. Им не понравились ни тон, которым говорили эти двое, ни, тем более, дерзкое предложение идти за ними. Но, как ни странно, Творогов согласился.
- С нами пойдете только вы, - уточнил условие задержанный.
- А больше ничего не хотите? - лица бойцов стали более суворыми.
- Больше ничего, - с вызовом улыбнулся старший.
- Спокойно, - погасил пыл товарищей Александр. - Пойду сам. Мне не привыкать, - и хитро подмигнул заместителю - седовласому майору: мол, если что, будьте начеку.
Долго вели Александра рощами, девственными лесами, болотами и полянами. Заметил: петляют - путают след.
- Ну, ладно, ребята. Поиграли в прятки, а теперь давайте идти туда, куда обещали.
- Сообразительный вы, товарищ командир, - обронил один из провожатых.
Ещё полчаса топали по прелым листьям и кустам черники и, наконец, оказались среди брезентовых палаток. Под двумя высокими дубами стоял обычный крестьянский воз с лестницами, доверху наполненными клевером. Над телегой, как над цыганской кибиткой, - полотняный занавес. На клевере, поджав под себя ноги, сидел смуглолицый старший командир при полной форме. Перед ним - карта.
Какое-то время смуглолицый не сводил глаз с сплетенных линий и отметок на карте. Худощавое, несколько удлиненное лицо его казалось Творогову сердитым. Но стоило ему оторваться от карты и посмотреть на капитана, как лицо переменилось. Разгладились морщины на лбу, поголубели большие и удивленные глаза.
- Творогов! - смирно стал на вытяжку перед старшим командиром Александр.
- Медведев, - словно с легкой иронией ответил тот.
- Разрешите доложить?
- Подождите-ка с докладами. Вы чего такой расхлябанный?
Два чувства одновременно проснулись в Александре. Стыд, потому что выглядел действительно не так, как подобает воину Красной Армии. И удивление: неужели перед ним тот Медведев, о котором в полку рассказывали легенды? Даже хотелось спросить: "Это правда, что вы подростком ходили в логово Нестора Махно, чтобы убить этого бандита?" Не спросил, но на душе стало легче - будто уже и домой добрался.
- Второй раз спрашиваю: чего такой расхлябанный? - брови у Медведева сошлись на переносице, а глаза сделались менее голубыми.
- Поистрепались, товарищ командир. Лесами всё время... Корчи, драпоштан...**** - растерянно ответил Творогов.
- На воду наталкиваться не приходилось?
- Виноват, товарищ командир.
- Виноваты? Тогда Исправляйтесь. Мы с вами воины самой культурной в мире армии, а вы посмотрите на себя.
- Я не один такой... - заметно покраснел Александр. - Со мной восемьдесят два бойца и командира.
- А я и их имею в виду.
Через час на лесной поляне кипели котелки с вшивым бельём. Лесное озеро (хотя вода уже была не для купания) кишило от остро-позвоночных, ребристых купальников. С походной кухни пахло ячменем и воловьим салом. А вскоре сам Творогов не мог узнать своих людей - чистые, бритые, дыры на обмундировании заштопаны, даже на воротниках гимнастерок белели ситцевые подворотнички. Скомандовал:
- Становись! - шеренга выровнялась. - Смирно!
Преодолев волнение, капитан подошел к Медведеву с рапортом.
Дмитрий Николаевич осмотрел строй новоприбывших, а потом сказал:
- Поздравляю вас, товарищи бойцы и командиры, со счастливым выходом из окружения.
- Но до фронта ещё ого-го сколько... - сказал кто-то из нетерпеливых.
Медведев посмотрел, и тот покраснел.
Дмитрий Николаевич, как будто в ответ на слова бойца, что фронт, мол, далеко, пояснил:
- Советский воин на каждом квадратном метре - там, где застала его боевая обстановка, - должен создавать фронт против гитлеровцев, пришедших угнетать наш народ. Желающих могу принять в отряд, а кто хочет пробиваться сам за линию фронта - не буду возражать, даже дам сопровождающего.
Уже, было, собрался уходить от строя - командовать приказал Александру. Но, вспомнив что-то, вернулся и тихо, совсем не командирским тоном сказал:
- Кашу, ребята, вы ели с тех малых запасов, который мой отряд раздобыл в бою. Извините, что напоминаю об этом. По законам гостеприимства хозяину говорить об этом не следовало бы. Но исполняя обязанности командира говорю это, чтобы знали: наше с вами продовольствие находится в фашистских складах. Там и будем его добывать. Конечно, не тогда, когда кому вздумается, а организованно - по моей команде. Пусть никто не вздумает заниматься самозаготовками. Буду наказывать жесточайше! Зарубите это себе на носу. Мы с вами - воины Красной Армии. Этим сказано всё, - закончил Медведев.
Александру и встреча с опытным командиром-чекистом была как подарок - ведь ему в этот день, 19 сентября 1941 года, исполнилось двадцать пять лет.
Партизанский отряд Медведева начал действовать еще эффективнее. Ежедневно через эфир летели в Москву разведданные о фашистских войсках, которые концентрировались в Брянске для решающего наступления на Москву. Проводилась политическая работа среди населения, регулярными стали диверсии на железных дорогах, боевые операции против вражеских гарнизонов на временно оккупированной территории, против замаскированного врага, который, переодевшись в красноармейскую форму, пытался проникнуть в партизанские шалаши. Вскоре, заметив в Творогове настоящий талант разведчика, Медведев назначил его начальником разведки отряда.
Настал завихрённый снегом декабрьский день, когда командир вызвал к себе Александра и сказал:
- Саша, готовь людей! - будем пробиваться через линию фронта.
- Навсегда? - удивился Творогов.
- Не навсегда. И даже ненадолго. Нас с тобой, друг, ждет другая - ещё более важная! - работа во вражеском тылу. В глубоком тылу!
Время подготовки в подмосковном лагере пролетело, как один день. В обучении и встречах. В радости от наград, которые вручала Родина храбрым партизанам (Творогов получил орден Красного Знамени). И вот снова в пути. Жаль, неудача постигла - приземлились не там, где определялось планом. Но тем более ответственным и почетным стало наше задание.
Творогов ускоряет шаг: в течение ночи надо пройти как можно дальше. Но слева тревожный стрекот сороки. Это боковой дозорный сигналит: стой! "Ночью сорока не скрекочет - нужно заменить сигнал", - подумал капитан и, выдержав паузу (не будет ли повторного стрекота - ибо это уже сигнал опасности!), приказал бойцам остановиться, а сам двинулся к дозорному.
Так, кто где стоял, так и попадали в траву. Как те луговые Кулики. Устали.
- Коля, - тихо говорит Бринцеву Сафронов, - у тебя же за плечами готовый табурет, а ты на сырую землю садишься.
Бринцев медленно поворачивает голову и видит освещенное лунным светом лицо товарища. На его зубах заискрилось лунное отражение света.
- Сам ты, Витя, табурет. Да ещё и дубовый, - отвечает Николай, наклонившись к самому уху Сафронова.
В лагере все уже знали, что Бринцева ничем не доймёшь: хоть обзывай его, хоть анекдоты рассказывай, в которых он "герой". Но стоит только тронуть недобрым словом радио, а тем более его рацию - сразу же получишь такой ответ, после которой надолго потеряешь желание смеяться над техникой Николая.
- Ты уже и обиделся, Коля, - сказал Сафронов. - Вроде как и не было за что, - и добродушно предлагает: - Хочешь, я немного понесу?
- Рация - оружие, а оружие передавать запрещено, - строго отвечает Бринцев.
- Ну и неси свое оружие... наживай себе горба - в голосе Виктора прозвучала обида.
Сквозь тишину слышен требовательный шепот:
Командиров - к капитану.
И снова беззвучие. Глаза застилает полусон. Только Гомеру Бастианову не спится. У него на душе удивительная музыка. Откуда-то издалека, даже не поймет откуда: из-под звездного неба или из среды луговых трав? - доносится дрожь скрипок. "Болеро ?! - аж содрогнулся. Взволновавши парня там, в карьере, музыка Равеля как будто застыла в нём. А теперь, растаяв от мысли, начала излучаться. Гомер, закрыв глаза, видит, как две голубые тени в наивысшем порыве закружились в танце. Сначала по сцене Большого театра. Затем почему-то над силуэтом Кавказский гор. Густая синева неба над горами, две синие тени в кружении и синяя метель музыки вокруг них... в минуты, когда на сердце приходит музыка, Гомер чувствует в себе магический процесс очищения души и мыслей. Словно невидимые нежные руки вынимают и на наполняют тело радостью, легкостью и силой.
Недалеко, присев в круг, четверо командиров проводят короткое совещание (Творогов, Богодист, Лапотников и Завалей). Узкий лучик фонарика тускло ползает по карте. Богодист докладывает:
- Прошли Каменку... Вышполь... Восточнее от нас - Иванков.
- Медленно. Очень медленно продвигаемся, - недовольный голос капитана. - Задача: ускорить шаг. Ускорить вдвое!
За тёмной пеленой ночи вдали хлопнул выстрел - над лугом заискрилась, зашипела желтая ракета.
Припали к земле.
- Неужели засекли? - встревожился Завалей.
- Не думаю, - спокойно ответил Богодист. - Разве что те двое - на железной дороге?
- Лапотников и Богодист, отправляйтесь к бойцам, - приказал Творогов. - Залягте и не выдавайте себя. - Вы, Завалей, останетесь здесь. Если это не нас ищут и всё пройдет спокойно, то пойдете в авангарде**. Сигнал - луговой Перепел.
- Есть! - ответил Завалей.
Вдруг снова раздался выстрел. Низкорослые кустики поколебались - тени от них поползли, как живые. Творогов взвесил: пускают из одной точки. Вероятно, из Иванкова... И направление одно - в сторону десанта. Случайное стечение обстоятельств или, может, патрульные на железной дороге подняли тревогу? Немного посомневались, поспорили и решили доложить о своей тревоге...
Лежали. Ещё не раз в высоте летучими змеями шипели ракеты. Оттуда же доносился невнятный шум. Казалось, их разыскивают. Но потом стрельба прекратилась, стихли выкрики. Отползши с полкилометра по-пластунски, встали и пошли. Через полчаса пути Завалей послал к командиру красноармейца Лебедева. Тот доложил:
- Впереди, путь пересекает, мощённая дорога***.
Командир принимает решение:
- Обследуйте дорогу. Дозорных выставьте с обоих сторон, и вперёд.
Четверо перебрались через канавы благополучно. На дорогу вышли Бургенио, старшина Николаев. И почти в тот же час из темноты донёсся крик:
- Вьё, воро-оо-нные! Э-гей!
Едва успели соскочить с пути, как мимо пронеслась подвода, запряженная парой лошадей. Белых, как привидения. За ней - вторая, третья... Стук, свист, хохот. Те, которые лежали на земле, хорошо видели - на телегах вооруженные люди. В руках держат винтовки.
- Пьяные. Выскочить бы неожиданно - не пикнули бы, - лихорадочно шепчет капитану младший лейтенант Лапотников.
- Ти-хо.
- Душить их паразитов!
- Пусть поживут, - равнодушно, даже с насмешкой отвечает капитан.
Лапотников обиженно сопит и отворачивается.
Уже далековато проскрежетали колёса, но командир лежит и не подает сигнала двигаться. Какая-то неуверенность закралась в душу.
Зашевелилась тьма, а из неё вынырнула легкая тележка. И переговоры. Не пьяных, как на изначальных подводах, - спокойная, гортанная. "Немцы!" - сразу же понял Творогов.
Тележка покатилась дальше.
"Пить-пить!" - крик луговой птицы. Десантники знают - это команда двигаться. Но почему в свисте "птицы" такая тяжесть, как будто на неё навалилась гора печали? Разве трудно понять командира... У каждого на душе тяжесть.
Роса умыла травы - стало меньше изменчивого шороха под сапогами. Повлажнел воздух. Более терпко запахло луговыми цветами. Эти запахи возбудили боль в солдатских сердцах. Напряжение, которое до боли сдавливало в начале ночного пути, постепенно отступило. Привыкали к маршу в ночное время по оккупированной территории. И приходили на память близкие и дорогие образы, события и происшествия. Давние и недавние. Всякие.
"Двенадцать, - отметил про себя Лукашенко, глянув на циферблат наручных часов. - Любимая Нинуся! Приближается время письма... Наше с тобой время".
В сентябре прошлого года провожала своего любимого добровольца в Красную Армию. Прощались, уже далеко отъехав от Москвы на попутной военной машине. Вокруг стоял в задумчивости берёзовый лес. Под ногами шуршали листья. Она смотрела на Николая глазами, полными грусти, и всё повторяла:
- Береги себя, Коля. Береги, умоляю тебя...
А Николаю обидно - впервые за время короткой супружеской жизни он не может выполнить просьбу любимой. Прижавшись, какое-то время чувствовал, как трепетно бьется её сердце, а тогда отступил на шаг, пристально посмотрел в глаза:
- Прости, Мария, но на войну идут не для того, чтобы оберегать себя.
- Понимаю. Но ты должен выжить. Без тебя и мне жизни не будет. - У неё на глазах слезы.
- Постараюсь выжить, - пообещал Николай.
- Пиши письма, милый. Только в письмах ни называй меня Марией. Для тебя я Нина. Вот сейчас назвал Марией и как бы удалился.
Так у них повелось: Мария Беркина при первой встрече на спортивной площадке с аспирантом литературно-философского института имени Чернышевского, застенчивым блондином с характерным белорусским языком, первая протянула ему руку и представилась - Нина. В волейбольной команде, которую она возглавляла, так её и называли. Из шести девушек-волейболисток четверо были с именами Мария. Как руководить игрой? Вот и взяли трое другие имена. Только для игры. Но Беркиной выпало оставаться Ниной не только в волейболе, но и в любви. Понравилось Николаю это имя. С тех пор так и повелось: Если Нина - это любовь, если Мария - это официально-деловое обращение.
Николай всё удалялся на автомашине, а за ним неслись слова:
- Слышишь? Пись-ма пи-ши!
Они, эти слова, раздираемые ветром, бились о деревья, падали в золотые листья: "Слы-ши-шь? Пи-ши..." И Николай писал. За сто дней пребывания в школе молодых командиров, Мария-Нина получила девяносто девять писем. И он и она знали их наизусть, потому что написаны были эти письма чистой, как слеза, любовью.
"Родная моя Нина!
Вот прошел ещё один день. Перед отбоем имею несколько минут, чтобы снова написать тебе письмо. Что ты сейчас делаешь? Отложи все свои заботы - сядь, поговорим. Было бы очень хорошо, если бы каждый вечер в одно и то же время, мы оба садились за письма. Давай договоримся - в двенадцать! Хорошо? Возможно, я не долго буду иметь возможность писать каждый вечер, но всё равно в двенадцать ночи буду разговаривать с тобой, зная, что ты в это время обращена ко мне мыслями. Где бы я ни был, что бы ни делал, а эту нашу договорённость буду соблюдать. Может, придется мерзнуть в окопе или пробиваться во вражеский тыл и будет мне холодно и страшно, но сквозь метель, сквозь свинцовый ливень пуль я в тот момент увижу черты твоего лица, твои бездонные глаза - и мне тут же станет тепло и не так страшно.
Ну всё, любимая, уже дневальный подал сигнал отбоя. Сейчас умрёт свет в казарме. Только свет твоих глаз будет светить мне сквозь ночь. Я знаю, сегодня ко мне наведаются красивые сны. И главной героиней в них будешь ты ".
"Любимая!
Дни бегут медленнее, чем в мирное время, но всё же - бегут. А как драпанули фашисты из-под Москвы, дни полетели значительно быстрее. Недавно и я на тройке времени проскочил мимо отметки под №26. Итак, твоему Коле уже двадцать шесть! Возраст весьма почтенный, даже пофилософствовать по этому поводу хочется. Но не буду. Мы еще поговорим и поживем!
После войны, милая, мы соберём всех моих друзей и всех твоих перезнакомимся и заживём большой дружной оравой, в центре которой будет наша святыня - наша семья. Знай, любимая, пока меня не покинет вера в эту встречу, буду драться, как зверь. И жить. Я должен победить врага и смерть.
"Нинуся...
Настроение сегодня у меня очень отвратительное. Прошёлся Москвой, посмотрел, как тяжело жить людям, и такая ярость меня охватила... Ну, фашистская сволочь, ты ещё вполне заплатишь за все страдания моего народа! Понимаю: много бед придётся пережить людям, пока придет день мира. А сколько ещё крови прольётся, сколько жизней погибнет...
Неужели не ходит среди нас будущий великий писатель, который должен написать всю правду об этих днях? Так обидно, что я ни в коей мере не смогу этого сделать... "
"Здравствуй, любовь моя!
...Меня всё грызет совесть: почему я не в гуще драмы? Почему кто-то, но не я, гонит врага? Почему до сих пор не могу написать на конверте два значимых слова: "Действующая армия"? Это "почему" давно не даёт мне покоя. Иногда становится так стыдно... Представляешь: просидим здесь до победы... Как тогда встречусь с тобой? Как посмотрю в твои глаза? Только вспомнил о глазах, и вот они уже смотрят мне в душу, светят ясным светом и допытываются всё о том же... Тяжело мне смотреть в них, но я не отворачиваюсь: во многом можно меня упрекнуть, но в прямоте и честности перед собой и другими - нет! "
"Любимая моя
Ура! Прихожу сегодня с занятий - вызывают и говорят: "Пойдешь!" С тем же командиром, о котором я мечтал. И с замечательными ребятами. Итак, решилось. То, о чем я семь месяцев мечтал, о чем писал. "Скоро будет" - стало совсем реальным. Сейчас, как никогда, я уверен в себе. Сил у меня много, надеюсь, хватит на всё. А мысли о тебе будут поддерживать меня в трудные дни. Думай, любимая, обо мне. Эфир принесет к моему сердцу твои мысли, а они придадут мне сил и уверенности в борьбе.
Ох, Нинок, не гляди на меня такими грустными глазами. Улыбайся, милая, от твоей улыбки я буду ещё сильнее. И не смей горевать, не смей плакать. Я буду чувствовать это, и мне будет тяжело... Ты не забыла о нашем времени писем? "
Такими были слова и мысли, написанные Николаем Лукашенко на бумаге и донесенные до получательницы полевой почтой. А сегодня он шлёт своей любимой жене необычное письмо. Без листа бумаги, без треугольного штемпеля, без строчек букв. Мысленное послание!
Механически шагает за кем-то. Кто он, тот впередиидущий? Разве узнаешь... Ночь развесила над землей лёгкие полушубки тумана, а луна поверх тех полушубков натрусила серебрянной пудры. В этом сказочном видении фигуры десантников кажутся возвеличенными, нереальными. Над пилотками и фуражками колышутся серебряные нимбы. Словно это не люди, а боги, спустились с неба на ночной луг.
Лукашенко мысленно разговаривает с любимой. Колышется ночь. Раскачивает воспоминания. Только Свиридова они не касаются. Его внимание приковано к тени, которая покачивается впереди. И мысль тяжела, как молоток, которым забивают гвозди: "Не упасть... Не отстать... Не сбиться с пути..." У Свиридова такое впечатление, что он всё время идёт толстенным и бесконечным сенокосом. Ноги тают в мягком сене, а оно одурманивающе пахнет и манит: "Приляг, Ваня, отдохни..." Чтобы преодолеть это наваждение, Свиридов беспрестанно шепчет пересохшими губами:
- Не упасть... Не отстать...
Часовая стрелка давно уже перевалила через верх циферблата. И Луна, утомившись за ночь, постелила на горизонте мягкую перину тумана, прилегла отдохнуть и погрузилась в спячку. И теперь над землей воцарилась предрассветная темень. Старшина Николаев, что на данном участке дороги идёт в авангардном дозоре, наткнулся на какое-то сооружение. Подав тихий сигнал остановиться, Тройник приник ухом к стене - за ней слышно, как жуёт скотина. Только шагнул от хлева, как в ногу ударило что-то мягкое. Дёрнув за голенище, оно отскочило и исполнилось неистовым лаем.
- Пш-ш-шёл! - вырвалось от неожиданности.
Собака снова бросился под ноги.
Отмахиваясь автоматом, старшина медленно двинулся от хлева.
Немного дальше за хлевом жалобно заскрипели дверные петли, и голос женщины:
- А какая там нечистая лазит? Папа... слышь ка... Жучка аж землю роет.
- Может, волчара, - в ответ глухой старческий голос.
Собака услышал голос хозяев и вовсе обезумела. Раз за разом подкатывает клубком под ноги старшине. Уже пару раз трещала халява на её зубах. Старшина наотмашь ударил нападающую дулом автомата и отскочил за куст. Он не спешил отходить - надо было дать подальше отступить всей группе.
- Куси, Жучка. Куси волка! - подзадоривает взбесившегося пса женский голос.
- Мелания... Там не волк... - сквозь собачье тявканье встревоженный мужской басовитый голос. - Собака на волка не так лает.
- Может, коровку уже украли... - женщина перешла на слезные причитания. - Ой, папочка! Посмотри: от хлева к калины кто-то ушёл... - И вдруг закричала на всю деревню: - Лю-ди, спа-си-те! Гра-бят!
На жуткий крик с другого конца села откликнулось три винтовочных выстрела - один за другим.
Тяжелая топотня.
Снова выстрелы. По селу волной покатился собачий лай.
- Что за крик?! - сердито и взволнованно спросил кто-то с дороги.
- Наверное, коровку мою украли, "господин полицейский"...
- Это не удивительно. Всяких бродяг понаразвелось, - буркнул "господин полицейский" и, безостановочно стреляя, робко пошёл в хлев.
За полицаем сереет перепуганная фигура женщины.
Николаев пригнулся, потому что пули пролетали так близко, что, казалось, от них повеяло холодным ветерком.
Женщина тем временем "уговорила" Жучку спрятаться в хлев, так как "господин полицейский мог её ненароком застрелить".
Весело брякнули ворота.
- Как корова? - мужской голос со стороны дома.
- Стоит, слава богу, - радостно ответила женщина.
- Какого же... варнякала? - грязь и злость одновременно плеснули изо рта полицейского. - Или шомполом**** захотела?
Женский голос упал, зашептал:
- Посмотрите... за калиной... за кустом какая-то нечистая сила изваляется...
Николаев невесомой тенью махнул из своего укрытия. Позади сухо щёлкнул затвор, и полицейский закричал:
- А ну, выходи! Кто там прячется?!
Свиридов, как только услышал сигнал залечь и замереть, тотчас упал на росистую траву - как в холодный снег провалился. Это было приятно, потому что снимало жар с головы и тела. Что происходило дальше - не помнит. А вот это услышал: кто-то зовёт, чтобы он выходил. Да-да, это его ищут... С трудом вспомнил: справа лежал Коля Бринцев, слева - Гомер Бастианов... Где же они теперь? Провел рукой в темноту - холодная роса... Надо отозваться. Чтобы не беспокоились - я здесь. Но воздух застряло в горле. Над самой головой гаркнул незнакомый голос:
- Слышишь? Выходи, твою мать...!
Горячий бред как ветром сдуло. Прижал к груди автомат: "Вот я тебе выйду..."
Выстрел сверкнул метрах в трёх от Ивана. И немного сбоку. Пуля просвистела по веткам, посыпались мелкие листья. "Не по мне... наугад палит. Если так, нужно замереть... Но где все остальные?"
Творогов, присев, считал силуэты на фоне сереющего неба. "Десять, одиннадцать. Двенадцать... Я тринадцатый. А где же еще один?" Обожгло воспоминание: "Свиридов..." вытянулся и быстро прошёлся мимо подвижной цепочки.
- Свиридов! - позвал тихим полу голосом.
Тишина. Так и есть - второго радиста потеряли...
- С Бастиановим и Бринцевым шёл.
- Шёл... А теперь где он?
Тревога, словно ток по проводу, пробежалась по людях: "Ваня потерялся... Вероятно, под случайную пулю попал..."
- Возьмите двух бойцов и разыщите, - капитан сердито приказал в ухо Богодиста. - Буду ждать здесь.
Когда трое подкрались к хлеву, полицай, что всё время выкрикивал угрозы и курил в темноте, как будто почувствовал: приближается опасность. Выругался ещё громче и выстрелил последний раз. Повернул к дому.
У Свиридова сердце колотилось и кровь пенилась в висках. Полицай, было, подошёл совсем близко. И хотя он не видел Ивана, но мог услышать его неровное дыхание. "Надо же так подвести капитана... Ведь обещал же ему, что не отстану..."
- Сви-ри-дов ... - едва слышный шепот донесся до Ивана. Он вскочил.
- Я здесь... - пошел на встречу.
Командир не стал отчитывать бойца. приказал:
- Бастианов и Лукашенко! Отвечаете за красноармейца Свиридова.
А сам думал с упреком: "Бросить больного без присмотра и помощи! Проглядел. И с бойцами об этом факте надо будет серьезно поговорить. Это не порядок!"
Бастианов тогда предложил Лукашенко:
- Давай свяжем с ветки носилки и понесем Ваню. У него температура вон какая!
Хотел приложить ладонь ко лбу больного, но тот отстранил руку.
- Простите, товарищ капитан. Я заслуживаю наказания...
Командир ничего не ответил - был очень недоволен этим происшествием.
Гудит земля под тяжелой поступью - потому что тяжелеют сапоги от росы, а ноги от усталости. Идут десантники, оставляя позади себя тёмную дорожку на седой траве. Сумерки растворяются ультрамарином.
Творогов тревожно вглядывается по сторонам, вокруг: ищет пристанища. Днем продолжать марш невозможно - сразу же обнаружат стражи "нового порядка". Дважды на фоне неба вирисовывались очертания леса, но при приближении оказывалось, что он испещренный тропами, как паутиной, и даже при сумереках взглядом насквозь простреливается. Склонились вместе с Богодистом над картой. Впереди Клетище - на карте оно, как надкушенный сухарик. Немного дальше и левее - Новополь. Сёла близко друг от друга, а там полицейские участки и фашистские гарнизоны. Здесь же сплошное безлесье.
Ещё немного прошли бы, но уже светает. Богодист указал рукой в сторону поля, раскинувшегося посреди луга:
- Единственное укрытие - рожь.
- Не очень уютное укрытие, - зябко повел плечом Творогов.
- Уютное из имеющихся, - горько улыбнулся Богодист. - Единственное место на земле, где нет дорог и троп. - Михаил присел на краю поля. - Эх, как сладко пахнет!
- Целый день лежать придётся. Даже не сядешь, - недовольно осматривал поле Лапотников.
- Зато отоспаться можно, - настаивал на своем Богодист. - ...На четырёх границах поля поставим дозорных...
- Положим, - грустной шуткой поправил младшего лейтенанта капитан.
- Верно: положим. И сами заляжем. Как русалки полевые.
Михаилу на мгновение вспомнилось детство, когда он по вечерам забирался в ржаное поле - всё хотел с русалками встретиться. Не встретился. "Может, сегодня прибредёт? - подумал и быстро отогнал нехорошее чувство. - Нет, лучше без русалок!"
Ребята стояли неподалеку. Заросшие, обессиленные - на третьи сутки уже перевалило, как они без нормального отдыха. Свиридов краем уха услышал о привале, подумал: «Скорее бы... Упасть среди ржи и уснуть..." Где-то совсем недалеко, за редкими кустами, запоздало кукарекнул петух.
- У "Пети", наверное, часы испортились, - отреагировал на это неугомонный Гомер Бастианов, едва ли не единственный из всей группы, кто выглядел как бодрый путешественник - как будто отдыхал целую ночь.
- Часы, говоришь? - переспросил у Гомера Филипп Куренной. - Так ему, дурному, жить надоело - захотел фашисту в зубы попасть.
Куренной уже был в партизанских переделках и знает: не только людям, но и петухам нет жизни на оккупированной земле.
Постепенно смирившись с тем, что придётся дневать во ржи, Творогов подал команду залечь. Определил первых дозорных. Приказал Бринцеву готовиться к радиосвязи. Оглянулся и побледнел:
- Роса... Будь она проклята!
Благодатная влага, которой испокон веков радуется земледелец, теперь таила в себе реальную угрозу: сквозь голубой рассвет - к месту, где остановились четырнадцать десантников, пролегла тёмная полоска-изменница.
**** драпоштан - Рододендрон жёлтый. В народе это растение называют багульником, кашкарой, черногривом, шкери, драпоштаном - в зависимости от вида растения, произрастающего в конкретной местности.
** Идти в авангарде - впереди, в первых рядах, возглавляя что-либо.
*** Мощённая дорога - дорога, покрытая асфальтом или камнем.
**** Шомпол - деревянный или металлический прут для чистки, заряжения и разряжения ружей, заряжающихся с дула.
Лукашенко
Лебедев
Сафронов
Творогов
Бринцев
Куренной
Завалий
Фернандес
Бургенио
Лапотников
Бастианов
Свиридов
Богодист
Николаев
- Тройки? Порядок как в авиасион! (Aviación с испанского - авиация) - Показывая Гомеру большой палец вверх (знак - Класс!) душевно прошептал Фернандес Альфредо. - Я люблю авиасионе порядок. - Чёрные угольки его глаз заискрились.
Гомер понимает: надоело парню лежать без дела. У самого подошвы горят - хочется в дорогу, но всему своё время.
Белые домики пригорода медленно тают в сумерках, как кусочки сахара в черном кофе. Засыпает шоссе. Только над лагерем никак не успокаивается стрельба. Неистово, раз за разом татакает пулеметная очередь. Жутко. Творогов бросает быстрый взгляд на лагерь. А на себе ощущает взгляды собратьев: чего, мол, тянем? "Для нетерпеливых это тоже урок. Учитесь ждать!" - мысленно отвечает товарищам.
В конце улицы зачавкал старый дизель. Грохот, как невидимые песчаные слепаки, пролетал над пустырём и разбивался о каменные глыбы. Капитан будто ожидая этой звуковой завесы, приказал:
- Прислушивайтесь к сигналам, - и поднялся на ноги: - Пошли!
Лукашенко выпрямился - аж в суставах захрустело. Ступил на шершавую полынь-траву. Хотел пошутить, но пришлось сдержаться - с легким ветерком со стороны лагеря прилетел тошнотворный дух гнили. И пулеметное татакание. Даже представил себя в той шеренге, что в этот момент ждёт, пока фашист нажмет на спусковой крючок. Содрогнулся.
- Лукашенко, шире шаг. В чем дело? - сердито прошептал капитан.
- К темноте привыкаю.
Дизель затих - и вдруг расстелилась такая тишина, что шорох испеченного на солнце бурьяна под сапогами напоминает хруст, будто какое-то огромное животное жует пересохший камыш. "Хоть бы роса скорее упала" - думает Творогов, пропуская мимо себя тройки.
- Легче, легче ступать, - приказывает шепотом.
Как можно дольше задержался, поравнявшись со Свиридовым. Хотя и стало легче Ивану от таблеток Гомера, но чувствует себя ещё не важно. Не охает, не просит помощи - со всеми наравне идёт, но в хитрых шагах капитан улавливает невероятные усилия.
- Товарищ командир, - наклоняется Бастианов. - Ваня далеко не пройдет.
- Что ты плетешь, Гомер? .. Извините, хотел сказать: товарищ старший сержант, - заволновался Свиридов. - Не обращайте внимания, товарищ капитан. Я выздоровел. Хотите - дайте мне еще и свой ранец: - понесу, заверяет Иван.
Щеки Бастианова пронзает жар. Хорошо, что в темноте не видно. Гомер только теперь понял свою ошибку: информируя командира о состоянии здоровья бойца (такой долг санинструктора!), он не учёл, что у Свиридова слух первоклассного радиста.
- Ну, надо же такое наговорить капитану? - обиженно ворчит Иван.
- Я хочу как лучше, - смущается Гомер.
- Хорошо, мне - "лучше"... Получается, что я могу всю группу подвести? А я не подведу, товарищ капитан. Честное комсомольское, не подведу!
- Ладно, Свиридов. Я верю вам, - Творогов легонько взял Ивана за предплечье и почувствовал сквозь гимнастерку горячее тело. - Верю. Только не спотыкайтесь.
- Есть не спотыкаться, - парень старается идти с другими в одну линию, чтобы командир не заметил, как трудно дается каждый шаг.
Альфредо тоже идёт так, будто он пьян. Высоко поднимает ноги, а потом долго и неуверенно ловит подошвой землю.
- Что с вами, Фернандес?
- Темнота давит, компаньеро-товарищ капитан.
Творогов не видит тонких черт лица испанца, но по голосу догадывается: ему стыдно. Альфредо никак не поймет, что именно его "давит". В дальних Пиренейских горах среди громких перекатов эха он легко улавливал тихие звуки и безошибочно различал, кто это - человек, горный баран или дикая кошка. А здесь, в тишине, лишь изредка разбавленной криком ночной птицы, Альфредо как глухой. Как кто-то ватой уши ему заткнул. "Надо было в первый десант взять людей, наиболее приспособленных к местным условиям, - рассуждает Творогов. - Таких, как старшина Николаев, сержант Лукашенко, рядовой Куренной ..."
- Железная дорога уже близко. Нелишне проверить, не выставили ли на ночь охрану, - приблизившись к командиру, сказал Лукашенко.
- Нелишне, - соглашается Творогов.
"Значит, снова, Николай, нажимай на локти, - отправляется в разведку сержант. - Болят? Ну, что поделаешь - всегда такая судьба тех, кто идёт впереди".
Ещё из походов по белорусским и Брянским лесам, осенью прошлого года, Творогов знает: вдоль железнодорожных путей - круглосуточная охрана, на определенном расстоянии - дзоты, пулеметные гнёзда, а у мостов и разъездов - даже вкопаны лёгкие пушки. А как здесь?
Между тем Лукашенко подполз к железной дороге. Осмотрелся - глаза к темноте привыкли. Насыпь здесь высокая, а следов, которые он должен был оставить здесь, преодолевая полотно днём, почти не видно. Песок насыпи довольно сыпучий - так и ползет из-под ладоней. Щебень звонко стрекочет, только прикоснись. Нужно товарищей предупредить. До слуха донесся странный минорный звук. Приник ухом к колее: как будто басовая струна на цимбалах резонирует. "Что же, поговорим, милая... Мы с тебя ещё дровишек нарубим. Только не сегодня", - похлопал ладонью по прохладной головке рельсы и присвистнул: путь свободен!
Командир стоит на плоской шпале, а мимо него идут бойцы. Затруднительно взбирается каждый на насыпь, а потом легонько сбегает, как будто скатывается с горки на коньках.
- Один, - подсчитывает капитан - второй, третий...
Тишину беспокоит скрежетание щебня под сапогами. А ещё шепот младшего лейтенанта Богодиста:
- Ровнее, ровнее, - требует, - чтобы шли в один след...
За последним бойцом, который перевалил через насыпь, двое с вениками из веток в руках молча подметают песок и щебень - разравнивают, чтобы не осталось видно следов. Это предложил Богодист - на пограничной заставе научился.
- Творогов! - вдруг, понизив голос, крикнул Богодист. Не раздумывая, капитан бросился с колеи и припал посреди жидкого бурьяна. "Что случилось? - только успел удивиться. - Такая тишина... Всё, как будто как спокойно..."
Шаркая подошвами по шпалам, по железной дороге шли двое. С земли, на фоне неба, их было хорошо видно.
- Если нас обнаружили, придётся тихонько их убрать, - дышит в самое ухо Богодист.
- Видимо, придется, - соглашается Творогов.
А они всё ближе и ближе...
- Петр, - зазвучал мужской голос. - Я здесь чьи-то тени видел. Вроде бы через пути перебегали.
- Неужели? - ответил второй, который басовитее голосом.
Остановились. Прямо над головами Творогова и Богодиста.
- Может, это козы?
- Не козы... Нет! Люди. Чтоб я так жил! Вот здесь... Именно здесь перебегали. Даже голос слышал.
- Где же они делись, если перебегали? - размышлял тот, что был басовитее голосом. - Кажется, ты с утра не очнулся от сна? Пьяный же был в стельку. Ха-ха...
- Тебе смешно, а я сейчас тревогу подниму, - снял с плеча винтовку и щелкнул затвором.
- Не спеши. Давай посмотрим. Вызвать не штука... (не представляется сложным, не проблема).
У Творогова сжалось сердце, как в тисках. Не столько от близости врага и того, как те двое "увидят", - больше переживал за ребят. Лежат метрах в двадцати. Их сразу заметят. Лишь бы какому-то из них не захотелось выручать командира...
Тот, кого назвали Петром, чиркнул спичкой. Вспышка, как выстрел в глаза Александру.
Сера зашипела и погасла.
- Вспышки теперь пошли... - недовольно буркнул, и спички в коробке зашуршали.
- У-у, чёрт... У меня же в казарме фонарик остался. Легким движением Богодист достал из кобуры пистолет-безшумку. "При второй вспышке заметят... Главное - не дать им поднять тревогу", - взвёл курок и прицелился в того, который держал наготове винтовку.
С шипением загорелся пучок спичек. Огонёк, набирая силу, дрожит меж ладонями. Свет пробился сквозь щели пальцев и пополз колеёй. Едва скользнул по головам Творогова и Богодиста, затрепетал на склоне насыпи.
- Ну, и где же след? - сердито буркнул тот, который Пётр. Нету. Тебе померещилось.
- Видел! Хоть режь меня, пали, а видел...
- Это уже к тебе нечистый наведывается.
- Пётр, вот те крест святой, шли здесь.
- Меньше заливай - не будут ходить - на песок полетели крошечные искры от сгоревших спичек. - Тьфу! Из-за твоего алкоголизма пальцы пообжигал...
И ушли. Тот, что впереди, ровно и уверенно, а тот, который "видел", осторожно, робко, определенно всё время оглядываясь.
Творогов облегченно вздохнул - после вспышки спичек минуту-две патруль ничего не увидит, потому что ослеплённый. За это время можно отползти от опасной зоны.
Звук топтания сапог по шпалам всё тише и тише. Наконец он и вовсе заглох.
"За мной!" - условным сигналом приказал капитан. А когда отошли от железной дороги, через своего помощника передал по цепочке:
- Спасибо за организованность на пути. Так держать!
Первым принял командирскую благодарность москвич Василий Лебедев. Сдержанный, молчаливый, где-то даже с бесконечным скептицизмом во мнении, а выслушал шёпот младшего лейтенанта Богодиста, почувствовал себя так, будто он ребенок и только что мать погладила его по голове. Немного человеку нужно в трудную минуту. Слово теплое и ещё осознание того, что о нём кто-то заботится. А их командир всегда заботится о бойцах. Это чувствует каждый, кто идет за ним следом. Особенно в этом убедились те, кто был с Творогова в белорусских болотах и Брянских лесах. Холод и голод донимали, смерть неотступно ходила по пятам. Даже при таких условиях командир сумел уберечь бойцов от гибели.
Выделив двух дозорных, которым предстоит двигаться по обеим сторонам - метров двадцать - тридцать, командир сориентировался по компасу и сам пошел впереди. За ним - короткая колонна, словно живая иголка, которая нанизывает в себя чёрный бархат ночи. Разговаривать строго запрещено. От этого ночь и луг кажутся бесконечными. Только шорох полевой Метлицы по сапогам. Только дыхание тяжелое.
Александр сосредоточено всматривается в темноту. Время от времени бросает взгляд на фосфорный циферблат компаса. Монотонное шуршание под ногами, ритмичное покачивание компасной стрелки внушают странное ощущение - будто он целую вечность вот так идёт сквозь тьму и опасность. Ведёт за собой людей. Слишком глубоко врезался в память тысячекилометровый рейд по вражеским тылам, сделанный в прошлом году, в первые месяцы фашистского нашествия. За время пребывания в подмосковном лагере не было ни одной ночи, когда бы не приснились смертельно опасные скитания.
...Война застала Творогова на западной границе. Фашисты окружили полк. Бой продолжался несколько дней. Жестокий, кровавый бой. Но силы были неравные - от полка ** осталась горстка бойцов. Поймав момент, Александр вырвался из окопа. С оголтелым "Ура!" он автоматными очередями "прочёсывал" проход и бежал, бежал... Не оглядывался, но слышал, что бежит не один. Остановился посреди непрекращающегося кваканья лягушек, жужжания кусачих комаров. Рядом с ним - шесть бойцов. Окровавленные, грязные, с остекленевшими от усталости и ужаса глазами смотрели на Александра, как на свою последнюю надежду. А капитан и сам нуждался бы совете в этот тяжелый час. Но он же - командир, член ленинской партии. Имеет ли право впадать в отчаяние? Нет, не имеет такого права!
Александр выпрямился и приложил руку к козырьку:
- Спасибо вам воины! Что сражались храбро... что живые остались... - обнял каждого и поцеловал. - Будем пробиваться к линии фронта.
Измученные, голодные, шли бойцы сквозь ночи и дождевые рассветы. Шли, избегая гитлеровских зондеркоманд, *** которые, как ненасытные звери, рыскали сельскими и лесными дорогами, вылавливая и уничтожая окруженцев. Было такое: ночь, а как непогода, то и целые сутки идут. Спят на ходу. Питание - брусника и сизая голубика. Идут и лелеют надежду, что встретится какой-нибудь заблудившийся телёнок или жеребёнок - чтобы хотя бы сырым мясом угасить голод. И неудача наступала за неудачей. Наталкивались на врагов, приходилось забираться в болото и на целый день залегать.
Бойцов и командиров тем временем всё больше прибывало. Принимая окруженцев в стихийный батальон, **** Александр строго предупреждал:
- К своим пробьёмся. Этого не гарантирую лишь тем, кто попытается среди нас сеять анархию. За малейшее проявление анархии - расстрел на месте.
- Как-то лежали недалеко от шоссе, по которому проносились автомашины, доверха набитые разным грузом.
- Вот хотя бы одну захватить... С продовольствием! - сказал боец, который, кроме винтовки, постоянно носил ещё и ножовку.
Командир думал то же самое. Но как это сделать?.. У него в автомате треть диска, на каждую винтовку - по шесть патронов. Проще простого поднять стрельбу по автомобилю. Он унесётся, а ты останешься с пустым патронником.
Красноармеец Куренной о чем-то шептался с тем, который носил с собой ножовку. Подошли к командиру и предложили устроить на дороге ловушку для автомобиля. Это очень просто: в лесном мостике подрезать снизу около двух досок настила. Машина будет ехать и провалившись колесом, застрянет.
Только сделали всё, как задумали, на пути появилась автомашина, гружённая желтыми деревянными ящиками. Как в сказке!
- Консервы! - шепнул кто-то, предчувствуя, что, наконец, раздобудут вдоволь пищи.
Треснули доски мостового настила - заднее колесо провалилось в дыру, как в ловушку. Несколько выстрелов, и охранники мертвы. Бросились ломать ящики, и первый, кто добрался до "консервов", разочарованный сел на край кузова.
- Будь оно всё проклято! - выругался. - Здесь шашки тола...
Подошёл Творогов, деловито взял одну шашку в руки: - Товарищи, да это даже лучше. Тол - хорошее оружие. Отныне будем иметь работу. А пищу ещё раздобудем.
Набрали взрывчатки столько, сколько могли с собой унести. Под остальными зажгли бензобак. Были уже далеко, когда на шоссе гахнуло так, что, казалось, деревья повыскакивают из земли! Недаром носим имя воина Советской Родины!
Затем были мосты и вражеские склады, которые взлетали в небо мелкими кусочками, погони, такие, что, казалось, не избежать полного уничтожения. Однажды поймали фашистского связного с донесением, которое он нёс в штаб стрелковой дивизии: «В зоне охраны ваших частей болотами продвигается большевистское диверсионной войско. Не менее стрелкового полка. Приказываю окружить и уничтожить". Творогов понимал: активность неизбежно приведет к расправе фашистов над его ободранным и голодным "полком". Но прекратить маневровую борьбу теперь уже не мог. Бойцы вошли в азарт, приобрели опыт. На минировании и взрывах держался боевой дух его подразделения.
В Брянских лесах дозорные задержали двух молодых людей, вооруженных отечественными автоматами. Вели себя незнакомые достаточно непринужденно.
- Кто вы? - спросил Творогов.
Старший из пойманных прищурил глаза и сказал:
- Хотите знать, кто мы? Пойдемте с нами.
Бойцы подступали всё ближе. Им не понравились ни тон, которым говорили эти двое, ни, тем более, дерзкое предложение идти за ними. Но, как ни странно, Творогов согласился.
- С нами пойдете только вы, - уточнил условие задержанный.
- А больше ничего не хотите? - лица бойцов стали более суворыми.
- Больше ничего, - с вызовом улыбнулся старший.
- Спокойно, - погасил пыл товарищей Александр. - Пойду сам. Мне не привыкать, - и хитро подмигнул заместителю - седовласому майору: мол, если что, будьте начеку.
Долго вели Александра рощами, девственными лесами, болотами и полянами. Заметил: петляют - путают след.
- Ну, ладно, ребята. Поиграли в прятки, а теперь давайте идти туда, куда обещали.
- Сообразительный вы, товарищ командир, - обронил один из провожатых.
Ещё полчаса топали по прелым листьям и кустам черники и, наконец, оказались среди брезентовых палаток. Под двумя высокими дубами стоял обычный крестьянский воз с лестницами, доверху наполненными клевером. Над телегой, как над цыганской кибиткой, - полотняный занавес. На клевере, поджав под себя ноги, сидел смуглолицый старший командир при полной форме. Перед ним - карта.
Какое-то время смуглолицый не сводил глаз с сплетенных линий и отметок на карте. Худощавое, несколько удлиненное лицо его казалось Творогову сердитым. Но стоило ему оторваться от карты и посмотреть на капитана, как лицо переменилось. Разгладились морщины на лбу, поголубели большие и удивленные глаза.
- Творогов! - смирно стал на вытяжку перед старшим командиром Александр.
- Медведев, - словно с легкой иронией ответил тот.
- Разрешите доложить?
- Подождите-ка с докладами. Вы чего такой расхлябанный?
Два чувства одновременно проснулись в Александре. Стыд, потому что выглядел действительно не так, как подобает воину Красной Армии. И удивление: неужели перед ним тот Медведев, о котором в полку рассказывали легенды? Даже хотелось спросить: "Это правда, что вы подростком ходили в логово Нестора Махно, чтобы убить этого бандита?" Не спросил, но на душе стало легче - будто уже и домой добрался.
- Второй раз спрашиваю: чего такой расхлябанный? - брови у Медведева сошлись на переносице, а глаза сделались менее голубыми.
- Поистрепались, товарищ командир. Лесами всё время... Корчи, драпоштан...**** - растерянно ответил Творогов.
- На воду наталкиваться не приходилось?
- Виноват, товарищ командир.
- Виноваты? Тогда Исправляйтесь. Мы с вами воины самой культурной в мире армии, а вы посмотрите на себя.
- Я не один такой... - заметно покраснел Александр. - Со мной восемьдесят два бойца и командира.
- А я и их имею в виду.
Через час на лесной поляне кипели котелки с вшивым бельём. Лесное озеро (хотя вода уже была не для купания) кишило от остро-позвоночных, ребристых купальников. С походной кухни пахло ячменем и воловьим салом. А вскоре сам Творогов не мог узнать своих людей - чистые, бритые, дыры на обмундировании заштопаны, даже на воротниках гимнастерок белели ситцевые подворотнички. Скомандовал:
- Становись! - шеренга выровнялась. - Смирно!
Преодолев волнение, капитан подошел к Медведеву с рапортом.
Дмитрий Николаевич осмотрел строй новоприбывших, а потом сказал:
- Поздравляю вас, товарищи бойцы и командиры, со счастливым выходом из окружения.
- Но до фронта ещё ого-го сколько... - сказал кто-то из нетерпеливых.
Медведев посмотрел, и тот покраснел.
Дмитрий Николаевич, как будто в ответ на слова бойца, что фронт, мол, далеко, пояснил:
- Советский воин на каждом квадратном метре - там, где застала его боевая обстановка, - должен создавать фронт против гитлеровцев, пришедших угнетать наш народ. Желающих могу принять в отряд, а кто хочет пробиваться сам за линию фронта - не буду возражать, даже дам сопровождающего.
Уже, было, собрался уходить от строя - командовать приказал Александру. Но, вспомнив что-то, вернулся и тихо, совсем не командирским тоном сказал:
- Кашу, ребята, вы ели с тех малых запасов, который мой отряд раздобыл в бою. Извините, что напоминаю об этом. По законам гостеприимства хозяину говорить об этом не следовало бы. Но исполняя обязанности командира говорю это, чтобы знали: наше с вами продовольствие находится в фашистских складах. Там и будем его добывать. Конечно, не тогда, когда кому вздумается, а организованно - по моей команде. Пусть никто не вздумает заниматься самозаготовками. Буду наказывать жесточайше! Зарубите это себе на носу. Мы с вами - воины Красной Армии. Этим сказано всё, - закончил Медведев.
Александру и встреча с опытным командиром-чекистом была как подарок - ведь ему в этот день, 19 сентября 1941 года, исполнилось двадцать пять лет.
Партизанский отряд Медведева начал действовать еще эффективнее. Ежедневно через эфир летели в Москву разведданные о фашистских войсках, которые концентрировались в Брянске для решающего наступления на Москву. Проводилась политическая работа среди населения, регулярными стали диверсии на железных дорогах, боевые операции против вражеских гарнизонов на временно оккупированной территории, против замаскированного врага, который, переодевшись в красноармейскую форму, пытался проникнуть в партизанские шалаши. Вскоре, заметив в Творогове настоящий талант разведчика, Медведев назначил его начальником разведки отряда.
Настал завихрённый снегом декабрьский день, когда командир вызвал к себе Александра и сказал:
- Саша, готовь людей! - будем пробиваться через линию фронта.
- Навсегда? - удивился Творогов.
- Не навсегда. И даже ненадолго. Нас с тобой, друг, ждет другая - ещё более важная! - работа во вражеском тылу. В глубоком тылу!
Время подготовки в подмосковном лагере пролетело, как один день. В обучении и встречах. В радости от наград, которые вручала Родина храбрым партизанам (Творогов получил орден Красного Знамени). И вот снова в пути. Жаль, неудача постигла - приземлились не там, где определялось планом. Но тем более ответственным и почетным стало наше задание.
Творогов ускоряет шаг: в течение ночи надо пройти как можно дальше. Но слева тревожный стрекот сороки. Это боковой дозорный сигналит: стой! "Ночью сорока не скрекочет - нужно заменить сигнал", - подумал капитан и, выдержав паузу (не будет ли повторного стрекота - ибо это уже сигнал опасности!), приказал бойцам остановиться, а сам двинулся к дозорному.
Так, кто где стоял, так и попадали в траву. Как те луговые Кулики. Устали.
- Коля, - тихо говорит Бринцеву Сафронов, - у тебя же за плечами готовый табурет, а ты на сырую землю садишься.
Бринцев медленно поворачивает голову и видит освещенное лунным светом лицо товарища. На его зубах заискрилось лунное отражение света.
- Сам ты, Витя, табурет. Да ещё и дубовый, - отвечает Николай, наклонившись к самому уху Сафронова.
В лагере все уже знали, что Бринцева ничем не доймёшь: хоть обзывай его, хоть анекдоты рассказывай, в которых он "герой". Но стоит только тронуть недобрым словом радио, а тем более его рацию - сразу же получишь такой ответ, после которой надолго потеряешь желание смеяться над техникой Николая.
- Ты уже и обиделся, Коля, - сказал Сафронов. - Вроде как и не было за что, - и добродушно предлагает: - Хочешь, я немного понесу?
- Рация - оружие, а оружие передавать запрещено, - строго отвечает Бринцев.
- Ну и неси свое оружие... наживай себе горба - в голосе Виктора прозвучала обида.
Сквозь тишину слышен требовательный шепот:
Командиров - к капитану.
И снова беззвучие. Глаза застилает полусон. Только Гомеру Бастианову не спится. У него на душе удивительная музыка. Откуда-то издалека, даже не поймет откуда: из-под звездного неба или из среды луговых трав? - доносится дрожь скрипок. "Болеро ?! - аж содрогнулся. Взволновавши парня там, в карьере, музыка Равеля как будто застыла в нём. А теперь, растаяв от мысли, начала излучаться. Гомер, закрыв глаза, видит, как две голубые тени в наивысшем порыве закружились в танце. Сначала по сцене Большого театра. Затем почему-то над силуэтом Кавказский гор. Густая синева неба над горами, две синие тени в кружении и синяя метель музыки вокруг них... в минуты, когда на сердце приходит музыка, Гомер чувствует в себе магический процесс очищения души и мыслей. Словно невидимые нежные руки вынимают и на наполняют тело радостью, легкостью и силой.
Недалеко, присев в круг, четверо командиров проводят короткое совещание (Творогов, Богодист, Лапотников и Завалей). Узкий лучик фонарика тускло ползает по карте. Богодист докладывает:
- Прошли Каменку... Вышполь... Восточнее от нас - Иванков.
- Медленно. Очень медленно продвигаемся, - недовольный голос капитана. - Задача: ускорить шаг. Ускорить вдвое!
За тёмной пеленой ночи вдали хлопнул выстрел - над лугом заискрилась, зашипела желтая ракета.
Припали к земле.
- Неужели засекли? - встревожился Завалей.
- Не думаю, - спокойно ответил Богодист. - Разве что те двое - на железной дороге?
- Лапотников и Богодист, отправляйтесь к бойцам, - приказал Творогов. - Залягте и не выдавайте себя. - Вы, Завалей, останетесь здесь. Если это не нас ищут и всё пройдет спокойно, то пойдете в авангарде**. Сигнал - луговой Перепел.
- Есть! - ответил Завалей.
Вдруг снова раздался выстрел. Низкорослые кустики поколебались - тени от них поползли, как живые. Творогов взвесил: пускают из одной точки. Вероятно, из Иванкова... И направление одно - в сторону десанта. Случайное стечение обстоятельств или, может, патрульные на железной дороге подняли тревогу? Немного посомневались, поспорили и решили доложить о своей тревоге...
Лежали. Ещё не раз в высоте летучими змеями шипели ракеты. Оттуда же доносился невнятный шум. Казалось, их разыскивают. Но потом стрельба прекратилась, стихли выкрики. Отползши с полкилометра по-пластунски, встали и пошли. Через полчаса пути Завалей послал к командиру красноармейца Лебедева. Тот доложил:
- Впереди, путь пересекает, мощённая дорога***.
Командир принимает решение:
- Обследуйте дорогу. Дозорных выставьте с обоих сторон, и вперёд.
Четверо перебрались через канавы благополучно. На дорогу вышли Бургенио, старшина Николаев. И почти в тот же час из темноты донёсся крик:
- Вьё, воро-оо-нные! Э-гей!
Едва успели соскочить с пути, как мимо пронеслась подвода, запряженная парой лошадей. Белых, как привидения. За ней - вторая, третья... Стук, свист, хохот. Те, которые лежали на земле, хорошо видели - на телегах вооруженные люди. В руках держат винтовки.
- Пьяные. Выскочить бы неожиданно - не пикнули бы, - лихорадочно шепчет капитану младший лейтенант Лапотников.
- Ти-хо.
- Душить их паразитов!
- Пусть поживут, - равнодушно, даже с насмешкой отвечает капитан.
Лапотников обиженно сопит и отворачивается.
Уже далековато проскрежетали колёса, но командир лежит и не подает сигнала двигаться. Какая-то неуверенность закралась в душу.
Зашевелилась тьма, а из неё вынырнула легкая тележка. И переговоры. Не пьяных, как на изначальных подводах, - спокойная, гортанная. "Немцы!" - сразу же понял Творогов.
Тележка покатилась дальше.
"Пить-пить!" - крик луговой птицы. Десантники знают - это команда двигаться. Но почему в свисте "птицы" такая тяжесть, как будто на неё навалилась гора печали? Разве трудно понять командира... У каждого на душе тяжесть.
Роса умыла травы - стало меньше изменчивого шороха под сапогами. Повлажнел воздух. Более терпко запахло луговыми цветами. Эти запахи возбудили боль в солдатских сердцах. Напряжение, которое до боли сдавливало в начале ночного пути, постепенно отступило. Привыкали к маршу в ночное время по оккупированной территории. И приходили на память близкие и дорогие образы, события и происшествия. Давние и недавние. Всякие.
"Двенадцать, - отметил про себя Лукашенко, глянув на циферблат наручных часов. - Любимая Нинуся! Приближается время письма... Наше с тобой время".
В сентябре прошлого года провожала своего любимого добровольца в Красную Армию. Прощались, уже далеко отъехав от Москвы на попутной военной машине. Вокруг стоял в задумчивости берёзовый лес. Под ногами шуршали листья. Она смотрела на Николая глазами, полными грусти, и всё повторяла:
- Береги себя, Коля. Береги, умоляю тебя...
А Николаю обидно - впервые за время короткой супружеской жизни он не может выполнить просьбу любимой. Прижавшись, какое-то время чувствовал, как трепетно бьется её сердце, а тогда отступил на шаг, пристально посмотрел в глаза:
- Прости, Мария, но на войну идут не для того, чтобы оберегать себя.
- Понимаю. Но ты должен выжить. Без тебя и мне жизни не будет. - У неё на глазах слезы.
- Постараюсь выжить, - пообещал Николай.
- Пиши письма, милый. Только в письмах ни называй меня Марией. Для тебя я Нина. Вот сейчас назвал Марией и как бы удалился.
Так у них повелось: Мария Беркина при первой встрече на спортивной площадке с аспирантом литературно-философского института имени Чернышевского, застенчивым блондином с характерным белорусским языком, первая протянула ему руку и представилась - Нина. В волейбольной команде, которую она возглавляла, так её и называли. Из шести девушек-волейболисток четверо были с именами Мария. Как руководить игрой? Вот и взяли трое другие имена. Только для игры. Но Беркиной выпало оставаться Ниной не только в волейболе, но и в любви. Понравилось Николаю это имя. С тех пор так и повелось: Если Нина - это любовь, если Мария - это официально-деловое обращение.
Николай всё удалялся на автомашине, а за ним неслись слова:
- Слышишь? Пись-ма пи-ши!
Они, эти слова, раздираемые ветром, бились о деревья, падали в золотые листья: "Слы-ши-шь? Пи-ши..." И Николай писал. За сто дней пребывания в школе молодых командиров, Мария-Нина получила девяносто девять писем. И он и она знали их наизусть, потому что написаны были эти письма чистой, как слеза, любовью.
"Родная моя Нина!
Вот прошел ещё один день. Перед отбоем имею несколько минут, чтобы снова написать тебе письмо. Что ты сейчас делаешь? Отложи все свои заботы - сядь, поговорим. Было бы очень хорошо, если бы каждый вечер в одно и то же время, мы оба садились за письма. Давай договоримся - в двенадцать! Хорошо? Возможно, я не долго буду иметь возможность писать каждый вечер, но всё равно в двенадцать ночи буду разговаривать с тобой, зная, что ты в это время обращена ко мне мыслями. Где бы я ни был, что бы ни делал, а эту нашу договорённость буду соблюдать. Может, придется мерзнуть в окопе или пробиваться во вражеский тыл и будет мне холодно и страшно, но сквозь метель, сквозь свинцовый ливень пуль я в тот момент увижу черты твоего лица, твои бездонные глаза - и мне тут же станет тепло и не так страшно.
Ну всё, любимая, уже дневальный подал сигнал отбоя. Сейчас умрёт свет в казарме. Только свет твоих глаз будет светить мне сквозь ночь. Я знаю, сегодня ко мне наведаются красивые сны. И главной героиней в них будешь ты ".
"Любимая!
Дни бегут медленнее, чем в мирное время, но всё же - бегут. А как драпанули фашисты из-под Москвы, дни полетели значительно быстрее. Недавно и я на тройке времени проскочил мимо отметки под №26. Итак, твоему Коле уже двадцать шесть! Возраст весьма почтенный, даже пофилософствовать по этому поводу хочется. Но не буду. Мы еще поговорим и поживем!
После войны, милая, мы соберём всех моих друзей и всех твоих перезнакомимся и заживём большой дружной оравой, в центре которой будет наша святыня - наша семья. Знай, любимая, пока меня не покинет вера в эту встречу, буду драться, как зверь. И жить. Я должен победить врага и смерть.
Скорей приходите, письма.
Я жду вас, как мать сыновей,
Ушедших за Родину биться
С врагами Отчизны своей..."
"Нинуся...
Настроение сегодня у меня очень отвратительное. Прошёлся Москвой, посмотрел, как тяжело жить людям, и такая ярость меня охватила... Ну, фашистская сволочь, ты ещё вполне заплатишь за все страдания моего народа! Понимаю: много бед придётся пережить людям, пока придет день мира. А сколько ещё крови прольётся, сколько жизней погибнет...
Неужели не ходит среди нас будущий великий писатель, который должен написать всю правду об этих днях? Так обидно, что я ни в коей мере не смогу этого сделать... "
"Здравствуй, любовь моя!
...Меня всё грызет совесть: почему я не в гуще драмы? Почему кто-то, но не я, гонит врага? Почему до сих пор не могу написать на конверте два значимых слова: "Действующая армия"? Это "почему" давно не даёт мне покоя. Иногда становится так стыдно... Представляешь: просидим здесь до победы... Как тогда встречусь с тобой? Как посмотрю в твои глаза? Только вспомнил о глазах, и вот они уже смотрят мне в душу, светят ясным светом и допытываются всё о том же... Тяжело мне смотреть в них, но я не отворачиваюсь: во многом можно меня упрекнуть, но в прямоте и честности перед собой и другими - нет! "
"Любимая моя
Ура! Прихожу сегодня с занятий - вызывают и говорят: "Пойдешь!" С тем же командиром, о котором я мечтал. И с замечательными ребятами. Итак, решилось. То, о чем я семь месяцев мечтал, о чем писал. "Скоро будет" - стало совсем реальным. Сейчас, как никогда, я уверен в себе. Сил у меня много, надеюсь, хватит на всё. А мысли о тебе будут поддерживать меня в трудные дни. Думай, любимая, обо мне. Эфир принесет к моему сердцу твои мысли, а они придадут мне сил и уверенности в борьбе.
Ох, Нинок, не гляди на меня такими грустными глазами. Улыбайся, милая, от твоей улыбки я буду ещё сильнее. И не смей горевать, не смей плакать. Я буду чувствовать это, и мне будет тяжело... Ты не забыла о нашем времени писем? "
Такими были слова и мысли, написанные Николаем Лукашенко на бумаге и донесенные до получательницы полевой почтой. А сегодня он шлёт своей любимой жене необычное письмо. Без листа бумаги, без треугольного штемпеля, без строчек букв. Мысленное послание!
Механически шагает за кем-то. Кто он, тот впередиидущий? Разве узнаешь... Ночь развесила над землей лёгкие полушубки тумана, а луна поверх тех полушубков натрусила серебрянной пудры. В этом сказочном видении фигуры десантников кажутся возвеличенными, нереальными. Над пилотками и фуражками колышутся серебряные нимбы. Словно это не люди, а боги, спустились с неба на ночной луг.
Лукашенко мысленно разговаривает с любимой. Колышется ночь. Раскачивает воспоминания. Только Свиридова они не касаются. Его внимание приковано к тени, которая покачивается впереди. И мысль тяжела, как молоток, которым забивают гвозди: "Не упасть... Не отстать... Не сбиться с пути..." У Свиридова такое впечатление, что он всё время идёт толстенным и бесконечным сенокосом. Ноги тают в мягком сене, а оно одурманивающе пахнет и манит: "Приляг, Ваня, отдохни..." Чтобы преодолеть это наваждение, Свиридов беспрестанно шепчет пересохшими губами:
- Не упасть... Не отстать...
Часовая стрелка давно уже перевалила через верх циферблата. И Луна, утомившись за ночь, постелила на горизонте мягкую перину тумана, прилегла отдохнуть и погрузилась в спячку. И теперь над землей воцарилась предрассветная темень. Старшина Николаев, что на данном участке дороги идёт в авангардном дозоре, наткнулся на какое-то сооружение. Подав тихий сигнал остановиться, Тройник приник ухом к стене - за ней слышно, как жуёт скотина. Только шагнул от хлева, как в ногу ударило что-то мягкое. Дёрнув за голенище, оно отскочило и исполнилось неистовым лаем.
- Пш-ш-шёл! - вырвалось от неожиданности.
Собака снова бросился под ноги.
Отмахиваясь автоматом, старшина медленно двинулся от хлева.
Немного дальше за хлевом жалобно заскрипели дверные петли, и голос женщины:
- А какая там нечистая лазит? Папа... слышь ка... Жучка аж землю роет.
- Может, волчара, - в ответ глухой старческий голос.
Собака услышал голос хозяев и вовсе обезумела. Раз за разом подкатывает клубком под ноги старшине. Уже пару раз трещала халява на её зубах. Старшина наотмашь ударил нападающую дулом автомата и отскочил за куст. Он не спешил отходить - надо было дать подальше отступить всей группе.
- Куси, Жучка. Куси волка! - подзадоривает взбесившегося пса женский голос.
- Мелания... Там не волк... - сквозь собачье тявканье встревоженный мужской басовитый голос. - Собака на волка не так лает.
- Может, коровку уже украли... - женщина перешла на слезные причитания. - Ой, папочка! Посмотри: от хлева к калины кто-то ушёл... - И вдруг закричала на всю деревню: - Лю-ди, спа-си-те! Гра-бят!
На жуткий крик с другого конца села откликнулось три винтовочных выстрела - один за другим.
Тяжелая топотня.
Снова выстрелы. По селу волной покатился собачий лай.
- Что за крик?! - сердито и взволнованно спросил кто-то с дороги.
- Наверное, коровку мою украли, "господин полицейский"...
- Это не удивительно. Всяких бродяг понаразвелось, - буркнул "господин полицейский" и, безостановочно стреляя, робко пошёл в хлев.
За полицаем сереет перепуганная фигура женщины.
Николаев пригнулся, потому что пули пролетали так близко, что, казалось, от них повеяло холодным ветерком.
Женщина тем временем "уговорила" Жучку спрятаться в хлев, так как "господин полицейский мог её ненароком застрелить".
Весело брякнули ворота.
- Как корова? - мужской голос со стороны дома.
- Стоит, слава богу, - радостно ответила женщина.
- Какого же... варнякала? - грязь и злость одновременно плеснули изо рта полицейского. - Или шомполом**** захотела?
Женский голос упал, зашептал:
- Посмотрите... за калиной... за кустом какая-то нечистая сила изваляется...
Николаев невесомой тенью махнул из своего укрытия. Позади сухо щёлкнул затвор, и полицейский закричал:
- А ну, выходи! Кто там прячется?!
Свиридов, как только услышал сигнал залечь и замереть, тотчас упал на росистую траву - как в холодный снег провалился. Это было приятно, потому что снимало жар с головы и тела. Что происходило дальше - не помнит. А вот это услышал: кто-то зовёт, чтобы он выходил. Да-да, это его ищут... С трудом вспомнил: справа лежал Коля Бринцев, слева - Гомер Бастианов... Где же они теперь? Провел рукой в темноту - холодная роса... Надо отозваться. Чтобы не беспокоились - я здесь. Но воздух застряло в горле. Над самой головой гаркнул незнакомый голос:
- Слышишь? Выходи, твою мать...!
Горячий бред как ветром сдуло. Прижал к груди автомат: "Вот я тебе выйду..."
Выстрел сверкнул метрах в трёх от Ивана. И немного сбоку. Пуля просвистела по веткам, посыпались мелкие листья. "Не по мне... наугад палит. Если так, нужно замереть... Но где все остальные?"
Творогов, присев, считал силуэты на фоне сереющего неба. "Десять, одиннадцать. Двенадцать... Я тринадцатый. А где же еще один?" Обожгло воспоминание: "Свиридов..." вытянулся и быстро прошёлся мимо подвижной цепочки.
- Свиридов! - позвал тихим полу голосом.
Тишина. Так и есть - второго радиста потеряли...
- С Бастиановим и Бринцевым шёл.
- Шёл... А теперь где он?
Тревога, словно ток по проводу, пробежалась по людях: "Ваня потерялся... Вероятно, под случайную пулю попал..."
- Возьмите двух бойцов и разыщите, - капитан сердито приказал в ухо Богодиста. - Буду ждать здесь.
Когда трое подкрались к хлеву, полицай, что всё время выкрикивал угрозы и курил в темноте, как будто почувствовал: приближается опасность. Выругался ещё громче и выстрелил последний раз. Повернул к дому.
У Свиридова сердце колотилось и кровь пенилась в висках. Полицай, было, подошёл совсем близко. И хотя он не видел Ивана, но мог услышать его неровное дыхание. "Надо же так подвести капитана... Ведь обещал же ему, что не отстану..."
- Сви-ри-дов ... - едва слышный шепот донесся до Ивана. Он вскочил.
- Я здесь... - пошел на встречу.
Командир не стал отчитывать бойца. приказал:
- Бастианов и Лукашенко! Отвечаете за красноармейца Свиридова.
А сам думал с упреком: "Бросить больного без присмотра и помощи! Проглядел. И с бойцами об этом факте надо будет серьезно поговорить. Это не порядок!"
Бастианов тогда предложил Лукашенко:
- Давай свяжем с ветки носилки и понесем Ваню. У него температура вон какая!
Хотел приложить ладонь ко лбу больного, но тот отстранил руку.
- Простите, товарищ капитан. Я заслуживаю наказания...
Командир ничего не ответил - был очень недоволен этим происшествием.
Гудит земля под тяжелой поступью - потому что тяжелеют сапоги от росы, а ноги от усталости. Идут десантники, оставляя позади себя тёмную дорожку на седой траве. Сумерки растворяются ультрамарином.
Творогов тревожно вглядывается по сторонам, вокруг: ищет пристанища. Днем продолжать марш невозможно - сразу же обнаружат стражи "нового порядка". Дважды на фоне неба вирисовывались очертания леса, но при приближении оказывалось, что он испещренный тропами, как паутиной, и даже при сумереках взглядом насквозь простреливается. Склонились вместе с Богодистом над картой. Впереди Клетище - на карте оно, как надкушенный сухарик. Немного дальше и левее - Новополь. Сёла близко друг от друга, а там полицейские участки и фашистские гарнизоны. Здесь же сплошное безлесье.
Ещё немного прошли бы, но уже светает. Богодист указал рукой в сторону поля, раскинувшегося посреди луга:
- Единственное укрытие - рожь.
- Не очень уютное укрытие, - зябко повел плечом Творогов.
- Уютное из имеющихся, - горько улыбнулся Богодист. - Единственное место на земле, где нет дорог и троп. - Михаил присел на краю поля. - Эх, как сладко пахнет!
- Целый день лежать придётся. Даже не сядешь, - недовольно осматривал поле Лапотников.
- Зато отоспаться можно, - настаивал на своем Богодист. - ...На четырёх границах поля поставим дозорных...
- Положим, - грустной шуткой поправил младшего лейтенанта капитан.
- Верно: положим. И сами заляжем. Как русалки полевые.
Михаилу на мгновение вспомнилось детство, когда он по вечерам забирался в ржаное поле - всё хотел с русалками встретиться. Не встретился. "Может, сегодня прибредёт? - подумал и быстро отогнал нехорошее чувство. - Нет, лучше без русалок!"
Ребята стояли неподалеку. Заросшие, обессиленные - на третьи сутки уже перевалило, как они без нормального отдыха. Свиридов краем уха услышал о привале, подумал: «Скорее бы... Упасть среди ржи и уснуть..." Где-то совсем недалеко, за редкими кустами, запоздало кукарекнул петух.
- У "Пети", наверное, часы испортились, - отреагировал на это неугомонный Гомер Бастианов, едва ли не единственный из всей группы, кто выглядел как бодрый путешественник - как будто отдыхал целую ночь.
- Часы, говоришь? - переспросил у Гомера Филипп Куренной. - Так ему, дурному, жить надоело - захотел фашисту в зубы попасть.
Куренной уже был в партизанских переделках и знает: не только людям, но и петухам нет жизни на оккупированной земле.
Постепенно смирившись с тем, что придётся дневать во ржи, Творогов подал команду залечь. Определил первых дозорных. Приказал Бринцеву готовиться к радиосвязи. Оглянулся и побледнел:
- Роса... Будь она проклята!
Благодатная влага, которой испокон веков радуется земледелец, теперь таила в себе реальную угрозу: сквозь голубой рассвет - к месту, где остановились четырнадцать десантников, пролегла тёмная полоска-изменница.
**** драпоштан - Рододендрон жёлтый. В народе это растение называют багульником, кашкарой, черногривом, шкери, драпоштаном - в зависимости от вида растения, произрастающего в конкретной местности.
** Идти в авангарде - впереди, в первых рядах, возглавляя что-либо.
*** Мощённая дорога - дорога, покрытая асфальтом или камнем.
**** Шомпол - деревянный или металлический прут для чистки, заряжения и разряжения ружей, заряжающихся с дула.
Комментариев нет:
Отправить комментарий